|
Ничего. И тогда я решила, что прощальная записка придет по почте, что отец мог отправить ее по почте до самоубийства, но ничего не пришло и по почте. И только в самом начале моей работы, когда ко мне доставили моего первого самоубийцу, я, сама того не ожидая, почувствовала, что боль понемногу уходит. Со дня смерти моего отца прошло уже больше десяти лет. Я видела отражение своего страдания и отчаяния в глазах родственников самоубийц, с которыми мне приходилось разговаривать. Я слушала их истории, делила с ними боль, иногда даже плакала вместе с ними. Многие рассказывали мне, почему человек на такое решился, многие знали. Безответная любовь, болезнь, отчаяние, тревога, страх – причины были самые разные. И вот однажды, когда я работала с телом мужчины, который был сверстником отца, – он наложил на себя руки, не выдержав напряжения на работе, – я вдруг кое-что поняла. Этот человек мертв, как и мой отец. Его семья знает, почему он это сделал, а моя семья – нет. Но какая в сущности разница? Они оба мертвы, какой бы ни была причина их ухода. Нет больше человека, а есть труп, который осталось только забальзамировать, положить в гроб и зарыть в землю. Будут молитвы и будет время траура… Знание причины не вернет мне отца и не облегчит боль утраты. Знание никому еще не помогло легче пережить смерть близкого человека.
Крошечная слеза дрожит на ее ресницах. Я вытираю ее большим пальцем. – Ты чудесная женщина, Анжель Руватье. – Вот только, пожалуйста, не надо со мной миндальничать, – предупреждает она. – Я терпеть этого не могу. Поехали, уже поздно. Она встает, направляется к своему мотоциклу. Я смотрю, как она надевает шлем, перчатки и одним резким движением заводит двигатель. Солнце зашло, и становится холодно.
Но захочет ли Анжель, чтобы я жил с ней? Я уже слышу ее ответ. «Я не из тех, кто стремится выйти замуж. Мне не очень нравится семейная жизнь. Я не ревнива». Может, секрет очарования Анжель в том и заключается, что я знаю, что никогда не буду обладать ею безраздельно. Я могу сколько угодно заниматься с ней любовью, ей со мной хорошо, я это знаю, могу доверить ей свои мысли – я точно знаю, что мой рассказ о матери глубоко взволновал ее, но она не захочет жить со мной. Она как кошка из киплинговских сказок, гуляющая сама по себе. Кошка, которая идет по жизни в одиночестве. После ужина я вдруг вспоминаю о DVD-диске, на который перенесли фильм с бобины формата «супер-8». Как же я мог о нем забыть? Он лежит в гостиной вместе с фотографиями и письмами. Я нахожу его и протягиваю Анжель. – Что это? – спрашивает она. Я объясняю, что это фильм, который мне прислала из Нью-Йорка Донна Роджерс, компаньонка Джун. Анжель вставляет диск в дисковод своего ноутбука. – Думаю, будет лучше, если ты посмотришь его один, – шепчет она, ласково проводя рукой по моим волосам. Я не успеваю ответите как она уже накидывает на плечи куртку и выходит в сад.
Раньше мне не доводилось видеть свою мать на видео. И вот она передо мной, на экране компьютера Анжель, чудесным образом воскресшая. Я еле дышу, словно парализованный, раздираемый эйфорией и волнением. Слезы непроизвольно текут по щекам, и я тут же их вытираю. Качество фильма поражает. Я-то ждал размытой, поцарапанной картинки… Теперь мать идет по пляжу. Мой пульс ускоряется. Это пляж де Дам, вот и эстакада, и башня Платье, и деревянные кабинки для переодевания… На матери ее забавный оранжевый купальник. У меня появляется странное чувство: я знаю, что я тоже тут, совсем рядом, строю замок из песка и зову ее, но Джун меня не снимает. Не я ее интересую. Картинка меняется. Теперь оператор стоит на одном из островков спасения на дамбе Гуа. Мать направляется к нему, она еще довольно далеко – тонкая фигурка, идущая по дороге в час отлива в ветреный, серый день. |
