Но выслушай меня, хорошо? 7 февраля 1974 года доктор Дардель осматривал твою мать на авеню Клебер. У нее была жестокая мигрень. Она лежала в постели, в полной темноте. Он предписал ей принимать лекарства, которые она обычно пила, и на следующий день ей стало лучше. По крайней мере, он так решил. Твоя мать тоже так думала. Но аневризма имеет свойство увеличиваться, и, возможно» так было и в этом случае, о чем никто не догадывался. Когда аневризма увеличивается, до того как она лопнет и вытечет кровь, она давит на мозг или на оптический нерв, на мышцы лица или шеи. «Мигрень, тошнота, рвота, боль в глазах, двоение в глазах». Если бы доктор Дардель был помоложе и следил за новыми тенденциями в медицине, с такими симптомами он немедленно отправил бы твою мать в больницу. Два врача, мои друзья, подтвердили, что именно так они и поступают в подобных случаях. Может, в тот день у доктора Дарделя было много работы, может, его ждали другие серьезные больные, может, ситуация не показалась ему критической. Как бы то ни было, аневризма увеличилась в размерах и 12 февраля, то есть через пять дней, она лопнула.
– Как, по-твоему, это случилось? Расскажи!
– Почти так, как ты описал. Твоя мать пешком пришла к твоей бабушке в то утро, одетая в красное пальто. Она чувствовала себя неважно, скорее, очень плохо. Ее все еще тошнило, возможно, перед выходом ее рвало. У нее кружилась голова, идти было тяжело. Затылок занемел. Но она хотела повидать свекровь, думала, что это последние симптомы уходящей мигрени. Ей было плевать на самочувствие. Она думала только о Джун. О Джун и о твоей бабке.
Я прячу лицо в ладонях. Невыносимо больно представлять, как мать, превозмогая боль и еле переставляя ноги, идет к авеню Жоржа Манделя, словно смелый маленький солдатик, чтобы встретиться лицом к лицу с Бланш.
– Продолжай!
– Действие разворачивается почти так же, как в твоей истории. Гаспар открывает дверь, видит, что мадам плохо себя чувствует, что она еле стоит на ногах. У нее же одна цель – поговорить со свекровью. Бланш тоже, вне всяких сомнении, заметила, что невестке не по себе – ее пугающую бледность, то, как она говорит, с трудом удерживает равновесие. Разговор тот же. Бланш достает фотографии, отчет детектива. Кларисс стоит на своем. Она не перестанет встречаться с Джун, она любит Джун. И вдруг – боль. Быстрая как молния. Сильная боль. Словно выстрел в висок. Кларисс шатается, подносит руки к вискам и падает на пол. Может быть, при падении ударяется об угол стеклянного стола. Но, даже если и так, она все равно уже мертва. Твоя бабка ничего не могла сделать. Не смог бы и врач. Когда приходит Дардель, он догадывается, что произошло. Он знает, что допустил ошибку, не отправив твою мать в больницу. И вину за это он нес до конца жизни.
Анжель усаживается ко мне на колени, что само по себе непросто, учитывая длину ее ног.
– Тебе стало легче, хоть немного? – нежно спрашивает она.
Я обнимаю ее, упираясь подбородком ей в шею.
– Да, думаю, да. Больнее всего не знать правды.
Она ласково гладит меня по волосам.
– Вернувшись из школы в тот день, когда мой отец пустил себе пулю в лоб, я не нашла записки. Он ее не оставил, ничего не оставил. Мы с матерью не могли ничего понять. Несколько лет назад, перед смертью, она призналась мне, как это страшно – так никогда и не узнать, почему он наложил на себя руки, хотя прошло уже много лет. У него не было любовницы, не было проблем ни с деньгами, ни со здоровьем. Ничего…
Я прижимаю ее к себе, представляя Анжель тринадцатилетней девочкой, которая, придя домой, нашла своего отца мертвым. Без объяснений. Меня пробирает дрожь.
Мы так и не узнали, почему он это сделал. И нам пришлось с этим жить. Я научилась. Это нелегко, но я переборола боль.
Слушая ее, я понимаю, что этому предстоит научиться н мне. |