Когда все выговорились, вожатый Сеня Петрович снял темные очки, похвалил и девчонок, и мальчишек, а про Буна сказал особо:

— Молодец! Насекомые — это целый мир. И мир почти непознанный… Терра инкогнито!

Сеня Петрович всегда какие-нибудь словечки выкапывал. А сам, как девчонка, застенчивый был и молодой совсем. Когда мы знакомились в первый раз, он разрешил называть его просто Сеней. Но Галина Аркадьевна — наша старшая пионервожатая — плечиками недовольно передернула и строго поправила его:

— Семеном Петровичем!

А мы ни так ни сяк: стали его Сеней Петровичем называть. И ничего — не обижался.

Когда Сеня Петрович на сборе похвалил коллекцию жуков, мы с Буном переглянулись: значит, будет пускать за жуками! А вышло наоборот.

Бун — он честный. Если звено на уборку лагеря пошлют или еще на какую-нибудь неприятную работенку, он и не подумает отпрашиваться. Неудобно. Он не лодырь, сачковать не любит. А в тот раз звено на подножный корм двинули — чернику есть. Лес, где черничник растет, совсем нежукастый. Кто-кто, а Бун в этом разбирается. И решили мы отпроситься. Я бы тоже черники поел, но… дружба.

Сунулись к вожатому. Так и так, Сеня Петрович! Хотим, в смысле просим… Нам, говорим, жуки дороже не только черники, а и плодов манго. Это Бун про манго загнул. Нарочно! Раз вожатому нравятся такие словечки, пусть знает, что и мы их набрать из книг можем.

Сеня Петрович снял темные очки, поморгал глазами.

— Не могу. Не имею права, ребята.

Тут я и спрашиваю:

— А как же терра инкогнито, про которую вы сами говорили? И кто ее из инкогнито в когнито превратит, если не мы? Да у Буна уже двести жуков разных, как у профессора!

— Я бы вас отпустил, — виновато сказал Сеня Петрович, — но лагерные правила не позволяют. Приказ начальства — закон.

С другим вожатым мы так бы разговаривать не посмели, а с Сеней Петровичем можно немножко поспорить.

— Старшей боитесь? — съехидничал я.

Он покраснел, но почти согласился:

— Старших я уважаю.

Колька потянул меня за трусы, чтобы я перестал. Но сразу не остановишься: инерция не позволяет.

— Старших, значит, уважаете? А младших? — спросил я.

— Тоже.

— Не видно что-то!

— Н-не видно?

Сеня Петрович заикнулся от неожиданности, растерялся и быстро поднес руку к глазам, чтобы снять очки. А они у него в другой руке были. Он увидел их и обрадовался.

— У меня, — говорит, — с глазами, ребята, неладно. Но кого уважаю, с тем я в темных очках не разговариваю. Нехорошо глаза прятать.

Спорить мне сразу расхотелось, и пошли мы с Колькой рты черникой пачкать. А самим обидно. Но не на Сеню Петровича. Он бы, я думаю, отпустил нас за жуками. Это все из-за Галины Аркадьевны. Мы ее давно знаем. Она и в школе у нас — старшая вожатая. И здесь, в лагере, старшей стала. А где она, там не разгуляешься. Строгая очень! Только строгость у нее какая-то неживая, из холодильника вынутая…

Смотр и месть

В нашей комнате пять коек было и пять тумбочек. И в других комнатах тоже — где по пять, где по семь.