Логично рассудил!

— Правильно! — говорю. — Не вернутся, пожалуй.

Сел я рядом с Буном. Тишина мертвая. Только где-то капли о цементный пол разбиваются: тук, тук, тук… И мысли какие-то нудные, серые.

— И откуда, — спрашиваю, — все это берется?

— Что? — не понял Бун.

— А все! Телефоны, пальто у Сысоевой, маски…

— Пятна! — отвечает Бун с усмешкой.

Нам про эти пятна капитализма Галина Аркадьевна все уши прожужжала, но мы до конца так и не поняли, как они сохранились до наших дней.

Ведь этим обезьянам не больше лет, чем нам с Буном. По росту видно. И мы, и они про капитализм из одних и тех же книг знаем. И от границы с капитализмом мы на одном расстоянии живем. Так почему же они в пятнах, а мы нет?

Взять наш класс. Честное слово, все у нас нормальные какие-то. Бывают, конечно, и у нас мелкие срывы. Но чтоб трубки воровать, чтоб бить кого-то, — никому и в голову не придет!.. Эх! Наших бы всех сюда, в этот дом! Кончилось бы обезьянье царство! Только ведь не придут! Откуда им знать про нашу беду?

И так мне почему-то обидно стало, хоть плачь!

— Слушай, Бун! Сколько мы всякой пустячины за свою жизнь делали!

Он меня понял. Думал, наверно, про то же самое.

— Хватает! — говорит. — Баночки-бумажки собирали?.. Только ты, Тур, про это со злости вспомнил. А злиться не на кого!

— Не со злости, а от обиды! Там баночки и бумажки, а тут обезьяны по земле ходят!

— На себя и обижайся… Надо было не только сбором макулатуры заниматься, — ответил Бун. — Помнишь, нам майор сказал: «Вам самим разбираться в делах своего поколения».

В это время на пол что-то упало, сырое и вязкое. Шлепнулось, как большущий недожаренный блин. И зашумела вода. Она хлынула из незаделанного подвального окошка. Размыла землю и обрушилась вниз водопадом.

Бросились мы к окну. Оно маленькое — будто для кошек сделано. До него рукой дотянуться можно. Но заткнуть его нечем. В подвале пусто.

Первое, про что я подумал, — это ботинки. Вода разольется по полу, и будем мы танцевать в луже. Глупее не выдумаешь!

А Бун — тот самое главное уловил.

— Ты понял? — спрашивает.

— Понял! — говорю. — Ванночка нам предстоит прохладная для закалки организма.

Бун вздохнул прерывисто и произнес:

— Ванночка…

Он не договорил. Он этим словом, как ширмой, отгородил что-то от меня.

— Чего темнишь? — спрашиваю.

— Нет, — говорит. — Темнить нечего. Просто я в этом году еще ни разу не купался.

И опять не слова, а ширма. Что же он прячет за ней?.. И вдруг вспомнились мне и разлившиеся пруды у железной дороги, и фонтанчики из-под досок, и дождь. Море воды! И понял я Буна. Затопит наш подвал как дважды два! Затопит до самого окошка!

Я бы испугался, если б не рассердился. А рассердился я на Буна. Какой великодушный нашелся! Сам мучается, а меня щадит!

— Ладно! — говорю, будто и сам давно все понял. — Я не девчонка. И даже не княжна Тараканова!

— Нет, не Тараканова! — согласился Бун. — У нее кровать была высокая.

— Зато здесь крыс нет, а на картине их полно. И нас двое, а она одна тонула!

Так мы переговаривались, лишь бы болтать что-нибудь, лишь бы не думать о воде. Но как о ней не думать, если она ревет на весь подвал. Холодная, мерзкая, мокрая…

— Мне, — говорю, — с детства хотелось Ниагару увидеть, а теперь ни капельки не хочется.