Нет, это не живая планета! Это не путь к шлюзам! Это все тот же «лес», все та же тюрьма‑лабиринт, из которой выбраться невозможно! Иван криво усмехнулся – в предыдущей «тюрьме» ему больше нравилось. Да уж поздно горевать.

Лучи обычного, а заодно и ультраинфрапрожекторов ни черта не освещали кроме кроваво‑коричневой мути и сиреневых прожилок. Все это могло длиться до бесконечности. Но Ивану не светило целую бесконечность торчать в чьем‑то брюхе. На одном из особо крутых поворотов он не выдержал, вонзил кистевые телескопические шилоножи в сырую плоть. И от резкой остановки ударился лицом в забрало – почему‑то не сработали предохранители. Бог с ними! Сейчас Ивану было наплевать на все. Он врезался ручной выдвижной сферопилой в живую булькающую плоть. И стервенел. Плоть поддавалась. Еще бы ей не поддаваться – пила работала на полную мощь, и ее лезвие, крошившее в пыль гадрианский алмазобазальт, не вязло. Оно было универсальным, только оно могло справиться здесь. Никакой лучемет не поможет, тем более, плазменный резак, только оно!

По внутренностям пробегали мощные конвульсии, скользкая и широкая труба‑артерия начала вдруг сокращаться, сжиматься, словно пытаясь сдавить лазутчика, пробравшегося внутрь, задушить его. Но Ивана невозможно было остановить. Он вырубал, выгрызал куб за кубом отвратительное трясущееся мясо, отпихивал от себя, толкал вниз, в скользоту и сырость. Какая‑то белая мутноватая жидкость сочилась изо всех стен, заполняла трубу, пузырилась– Индикаторы показывали опасность.

Анализатор никак не мог разобраться в химическом составе жидкости. А Иван все резал и резал плоть этой живой «тюрьмы». Он вгрызся на шесть метров, восемь, пятнадцать. ‑

Жидкость вязла, твердела, мешала работать, пыталась опутать его коконом. Но Иван работал, он даже не включал силовой защиты. Лишь время от времени вытаскивал лезвие пилы и обрубал белые липкие нити то справа, то слева от себя. На двадцатом метре он почувствовал, что пила упирается во что‑то твердое, и надавил сильнее.

С тягучим треском, скрипом, скрежетом разрушилась невидимая еще преграда. Одновременно сзади надавило, наперло, нажало. Иван ощутил, что его выбрасывает куда‑то мощная струя. Но он удержался за края, застыл... И все понял.

Под ним был лес. Тот самый.

Кровавая струя, смешанная с липкой белой мутью, била из ствола, норовила выпихнуть незванного гостя.

Улучив момент, Иван выкарабкался из дыры прямо на развороченную изуродованную кору дерева. Но поскользнулся, не удержался. И рухнул вниз.

Мох оказался не таким уж и мягким – он так ударил в ноги, а потом и спину, что у Ивана помутилось в глазах. Сверху прямо на голову упал лучемет.

Все надо было начинать с начала.

Иван опустил забрало. Уставился на затягивающуюся дыру в коре, потом на сворачивающуюся во мху маслянисто‑багровую, почти почерневшую жижу. Он устал. Он бесконечно устал в самом начале пути.

И он не сомневался, что это именно самое начало.

Дело было дрянь.

И вот тут‑то он увидал шлюз.

Он потом понял, что это шлюз. А в начале было какое‑то движение у корней полусгнившего дерева‑обрубка, шевеление... будто вспучилась палая листва, перемешанная с хвоей, вздыбилась, и раскрылось черное дупло, и вылезло оттуда на сумрачный свет до того корявое, сгорбленное и морщинистое существо, что зарябило в глазах, замельтешило. Иван надавил на переносицу, прогоняя видение. И оно тут же пропало. Но стоило лишь пальцам ослабить давление – и вновь замельтешило, засуетилось нечто похожее одновременно и на крысу, и на маленького корявенького человечка в серо‑черном балахоне, в низко надвинутом на глаза капюшоне, с кривой клюкой в морщинистой руке‑лапке.

«Пойдем!» – прозвучало вдруг в голове у Ивана.

Он снова потер переносицу, закрыл один глаз, надавил на веко – видение исчезло, лишь рябь колыхнулась меж кореньев.