Его несло дальше, а может, это сама планета вращалась под ним. Скоро Москва, Москва! Еще издали Иван увидал золотое сияние. В груди защемило. Он не видел ничего: ни улиц, старых и добрых, ни извива голубой ослепительно чистой Москва‑реки, ни Кремля, хранимого двуглавыми венценосными орлами на Его башнях, ни Красной Великой площади, ни зеленых старинных крыш... он видел только это золотое сияние, неземной блеск огненно‑солнечных Святых Куполов. Как и века назад над Россией стояла его Величайшая Святыня – Несокрушимый Храм Христа Спасителя – Путеводный Вселенский Маяк Всевышнего Духа. И этот Золотой Свет, это Сияние Истины освещали всю Великую Россию, всю Землю, весь созданный Творцом Мир. Остальное было делом мирским, обыденным... У Ивана отлегло от сердца. Он ясно понял, пока горят Золотым Сиянием эти Святые Купола, с Великой Россией ничего не случится, и жизнь на Земле будет, и Добро на ней будет, и Совесть, и Справедливость... Он снова увидел себя, стоящим под этими Куполами, под сводами Храма. Услышал:

«Иди! И да будь благословен!» А Москва уже уплывала. И набегали зеленые долы, голубели озера... и он стал снижаться над тем озером, в ту траву, и он упал в нее, упал лицом вниз, задохнулся от ее терпкого духа, ткнулся лбом в сырую землю, не удержался, поцеловал ее, припал к ней губами... и уснул.

Проснулся он в высоте. Земля уплывала от него, посверкивая серебристыми нитями, радуя глаз зеленью, переходящей в синеву. Вот она уже превратилась в шар, шарик, стала обращаться в голубую призрачную точку...

Но сверкнуло вдруг золотом, крохотной животворной золотинкой Святых Куполов. И Иван отчетливо осознал, что он видел это, именно это, что он когда‑то, и не так давно, уже прощался с Землею, но наяву, в доподлинной жизни, и провожали его золотым сиянием Купола Храма, давали ему Знак. И он верил! Верил... Во что?! Память опять ускользала. Земля, где ты? В ослепительно белом просторе ничего кроме желтого теплого светила не было.

И вновь Ивана несло куда‑то, влекло. Вновь ему было сказочно хорошо. И вновь будто из глубин пустоты стали сходиться к нему серые стены, серый пол, серый сферический потолок– они приближались, обретали ясные зримые контуры, пока не соединились и не превратились в длинный светлый коридор, по которому Иван вовсе не летел, а шел, преодолевая тяжесть собственного тела, шел, не спеша, медленно, шел, пока не очутился перед отверстием в стене и не вошел в темный зал, тот самый, из которого он когда‑то вышел. Стоило ему ступить на пол, в зале стало светло. Он знал, что сейчас надо идти в центр, туда, где стоял. И он пошел. Отверстие за спиной затянулось.

Иван замер. Он ждал появления сияния. И фотоны‑снежинки закружились вокруг него. И не было никаких ощущений.

И он уже стоял под сумрачным переливающимся небом возле развалин замка. И никакого висящего шара не видел. Только развалины, только земля в жухлой траве и жухлой листве, только черный тяжелый свод небес...

Иван уселся на пыльную землю. Обхватил голову руками. Что же это было? Он ничего не понимал. Машина перемещений? Нет, не машина! Мнемограф? Непохоже.

Зал грез и видений? Бред! Все бред! Откуда на этой чертовой планете все эти земные вещи, откуда?! Здесь что‑то другое. Но он видел Землю, не макет, не грезу, не голограмму, а Землю– живую, настоящую! Почему он вышел из шара? Ладо было облазить в нем все, разобраться, понять! Нет! Это сейчас легко так говорить. А в шаре он был гостем. Его впустили и выпустили. Никто бы не дал ему нигде лазить... Ему показали то, чего он хотел. И все! Не более! Обратного пути нет.

Сидеть сиднем было мало толку. И Иван побрел в замок. Ему хотелось покоя. Надо переждать до утра... Если оно здесь бывает, и в путь! Теперь надежда только на свои ноги и руки, на свою голову.

В спину веяло холодом, поднялся ветер, он гнал по земле палую листву, протяжно пел в руинах.