Свет возник не сразу, как и в прошлый раз. Сначала возникла острая боль сострадания. Сначала её распяли, как Его: руки, ноги прибили к кресту. Ей не давали пить, её мучили. Его распяли. Его мучили!

— Перестаньте мучить Его, — просит она.

Она там, на Голгофе, она кинется сейчас на солдат, она собой пожертвует, только чтобы Он жил. Она чувствует, как больно Ему. Ещё миг, и она изменит ту минуту, она успеет — ещё можно спасти Его.

Он пришёл взять на себя грехи людей, искупить их. Его крест — Его судьба. Лишь своими страданиями, своей мукой Он растревожит миллионы людей, всколыхнёт их, определит смысл их жизни. Он должен страдать. И она должна страдать вместе с Ним.

— Мне нужно Твоё слово! — шепчет она, глядя, как открываются глаза Христа, как из страдальческих они становятся сияющими. Боль уходит. Отец послал Сыну Свет, чтобы Сын смог в этом Свете вернуться к Отцу — жить вечно. Свет заливает Голгофу, заливает боль, заливает сочувствующих и убийц. Есть только Он, возносящийся к Отцу. И Он находит время сказать ей:

— Моё слово тебе было. Твоё назначение — служить Богу. Ты можешь быть священником.

Слышит она или видит эти слова, они сотканы из Света, они предназначены ей. Она не смеет ослушаться. Отец, когда узнает, поймёт. Он не сможет помешать ей выполнить волю Бога.

Разговор с родителями произошёл в день окончания школы. За ужином, сразу после молитвы.

— Я поступлю в такой институт, в котором жить надо в общежитии, — говорит она.

— В какой институт ты решила поступать?

— Па, ты учил меня разбираться с моими проблемами самостоятельно. Я усвоила твою науку, — сказала она осторожно.

— Но это не проблемы, это профессия, вопрос жизни. Как же не сказать родителям?

— Я обязательно скажу родителям, но позже. Одно могу сказать: ничего плохого я не собираюсь делать.

— В этом мы с матерью и не сомневаемся.

После приёма в Духовную Семинарию они с о. Варфоломеем сидели друг против друга в столовой и молчали. Ели сельские подушечки-карамельки, обсыпанные какао.

— Вы говорили мне, что у вас были любимые ученики. Как сложились их жизни? — неожиданно для себя спросила Леонида.

— Два любимых, — сказал о. Варфоломей. — Один тот, что со времён университета, — истово верующий, другой — бунтующе верующий.

— Что это значит?

— Один слушает других, верит кротко, уважает чужие чувства. Другой — фанатик, я говорил тебе о нём, огнём и мечом готов принудить людей верить в то, во что сам верит, очень агрессивен, подавляет силой и властью, каждого в чём-то да упрекнёт: кого — в ереси, кого — в слабости веры.

— Не завидую его прихожанам.

— А он и не захотел взять приход, следовательно, у него нет и прихожан. Он сейчас архиерей нашей епархии. Уверен, не останется тут надолго, поднимется выше! Вот уж кто не потерпел бы твоих переодеваний! И меня отверг, отрубил одним взглядом, когда узнал, что я ушёл в Протестантство. Объявил вероотступником, врагом.

— После этого вы продолжаете любить его?

— Кроме того, что он очень обаятельный и умный, он очень любил меня! А мы любим тех, кто нас любит.

— Как же сейчас, когда он отверг вас?

— Никак. Мы не видимся, но в душе осталось что-то… это не объяснишь.