«Он тоже знал?..»

Бусый нашёл взглядом Ульгеша. И увидел, что тот уже придвинулся поближе к Итерскелу. А у самого глаза затуманены, спит наяву и видит, как в дороге станет расспрашивать встречных и поперечных о великом вожде, изгнанном из Мономатаны. Всё правильно, под лежачий камешек вода не течёт, вести об отце вряд ли доберутся до сына, останься он сидеть в глухом веннском лесу.

«А я?!.»

Бусый спохватился и понял, что успел навоображать себе закат над речным берегом и почтенного старца, гладящего бороду почему-то беспалой рукой. «Иклун Волк?.. Как же, как же, встречал я его. И с ним ещё была та женщина… С глазами, как у тебя…»

И стало жаль, что нельзя было прямо сейчас похватать что ни попадя в дорожный мешок и сразу пуститься в неведомый путь.

И стыдно перед Волками, перед заново обретённой роднёй и домом, который он только-только нашёл.

«А Посвящение как же?..»

ПЕРВАЯ СТРАНИЦА

— Стой! Надо лошадям роздых дать.

Правду молвить, роздых требовался не только лошадям, тащившим на цепях в деревню неохватные брёвна. Бусый и Ульгеш, которые с рассвета водили лошадей под уздцы, отгоняли порожними за новым грузом и обороняли от мух, — едва не падали с ног, только ни от одного, ни от другого жалоб не было слышно. Какой мальчишка, чающий Посвящения, станет жаловаться и скулить, сознаваясь в непомерной усталости? Другие вон вовсю себя трудят, а я что — немочь бессильная?! Я — Волк! Мне упорства не занимать!

Бусый поглядывал на других мальчишек и видел, как тусклыми облачками опускалась на них усталость, умеривая обычно яркое биение жизненных токов, и как у многих эта серая пелена исподволь перековывалась в серебряную сталь упорства. Упорства, которое рождается, когда тело, измученное работой, уже и хныкать перестаёт, уже и не просит пощады да роздыха, — трудит и трудит себя и восходит к новым высотам выносливости и силы…

«Так ли у меня? Этот венец серебряный?.. Вот бы со стороны на себя посмотреть…»

Что-то шевельнулось в памяти, Бусый успел ухватить показавшийся образ и вспомнил, где видел подобное серебро. Да такое, что не просто мерцало, а топорщилось клинками, силилось уязвить.

Ну как же — у того мальчишки с сизыми волосами, найденного в завалах. У Беляя. Который на одном упорстве, запредельном и страшном, удерживал в себе жизнь. А потом употребил все остатки сил на то, чтобы ударить явившуюся подмогу.

Одно воспоминание потянуло за собой другое, перед внутренним оком Бусого мелькнул обрывок недавнего сна. Загнанный в угол крысёныш. И меч, вроде бы неуместный в лапке зверька, но тем не менее явившийся в ней, чтобы дрогнул, не довершил замаха чей-то хлещущий кнут…

Бусый вытер мокрой тряпкой глаза и ноздри коню, и усыпанная хвоей земля неодолимо потянула его к себе. Удалось бы после подняться!..

Быстроногая девчонка-Волчишка, которую к суровой мужской работе, понятно, не допустили, уже примчалась из деревни с кувшином простокваши и щедро плескала её в берестяные чашки. Простокваша не была настоящей едой, приготовленной в домашней печи, она сама прокисла в клети, её Правда не возбраняла. Бусый жадно присосался к плетёной посудинке и поискал глазами Ульгеша — не забыли ли про него, не обнесли ли?

И увидел такое, что ощутил даже лёгкий укол зависти. Оказывается, его мономатанский ровесник, даром что тоже весь день ворочал брёвна и рубил топором корявые сучья, даже на отдыхе не свалился без сил, а нашёл себе дело. Сел у пня, особым образом скрестил ноги (Бусый пробовал так сидеть, но не мог долго вытерпеть, а Ульгешу было как раз) и… достал из поясного кармана маленькую книжицу. Из тех, с которыми, бывало, не расставался его приёмный дедушка Аканума.

«Ну точно девка прилежная: чуть руки освободятся, она на прялку их возлагает…»

Ульгеш поднял на него глаза и сказал:

— Я плохо слушал наставника, когда он меня вразумлял.