Кивком она показала Невзоре на стол, и та села, окутанная после морозной ночи домашним теплом. Медведиха поставила перед ней угощение: пироги с сушёными грибами, кашу гороховую с луком да мёд хмельной в кувшине.

– Благодарствую, не до угощения мне, – глухо проговорила Невзора.

– Ешь, – велела Медведиха властно. – Пища нутро согревает и боль притупляет.

Отвыкла Невзора от людской еды. Так от неё домом веяло, что опять тоска встала в полный рост – и глаза печальные Ладушкины. Как-то она там, родная? Жива ли, здорова ли? А Медведиха, присев напротив и сцепив на столе узловатые, но всё ещё полные силы пальцы в замок, вперила в Невзору тьму своих зрачков, в которых мерцал отблеск огня – будто пожара лесного отголосок.

– Вот что я тебе скажу, голубушка. Месть – гиблое дело. Зло притягивает за собой новое зло, кровь влечёт кровь, и нет этому скончания. Месть – зелье, которое не утоляет жажду, а только душу опустошает и оставляет всё такой же алчущей и не знающей покоя. Нет после мести ни мира, ни успокоения. Только пустота мёртвая и холод. Но слова мои, – Медведиха опустила тяжёлые веки, приглушив огонь в глазах, – дойдут до тебя много позже. Не сейчас. Если стая твоя придёт с воздаянием, останавливать вас не стану: бесполезно это, не услышите вы меня. Но и охотникам помощи от меня не будет. Потому что и они зло сотворили.

Побулькивало варево, распространяя тёплый, влажный пар с горьковато-лекарственным запахом. Помолчав, ведунья добавила:

– Детей я к себе возьму, как когда-то взяла Размиру. У неё на роду погибель была написана, и ничего я поделать не могла... Малоню я обучу всему, что сама знаю, а Звиша охотником станет мудрым и великим – не таким, как они. Нынешней жене Люторя тоже есть к кому прислониться: она уже год как с молодым охотником Олиском любовь крутит, мужу изменяет. Она баба хваткая, женит парня на себе.

Отведав всего, что было ей предложено, Невзора ощущала отупляющую, отягощающую нутро сытость. Онемела душа, точно морозом схваченная. Медведиха поднялась из-за стола, тяжело опираясь на край ладонями, отчего на тыльной стороне её рук кожа собралась в сухие складки. Возвышаясь над Невзорой, она сказала:

– Ступай. Об одном только прошу: не зверствуйте сверх меры.

Есть ли в зверстве и в мести мера? Есть ли у этого грань правды, черта справедливости, за которой воздаяние превращается в злодейство, или же всё это от начала и до конца – дело неправое и беззаконное? Невзора не знала ответа, и не мог ей ничего подсказать зимний лес, спящий под снежным покрывалом.

Она не удержалась и заглянула в домик, присела возле тела Размиры, красота которой была погублена убившим её отваром. Сердце снова взбухло болью, как весенняя почка, но душа была выжжена. Лишь мертвящий яд мести тёк в холодных жилах и стучал в висках.

Невзора вернулась в стаю. Мужчины сидели у костра и внимали сказанию вдохновенного Древца, женщины чуть поодаль шили одеяла из заячьих шкурок, тоже насторожив уши – жизнь шла по-прежнему. Ёрш ничего не сказал, лишь движением руки прервал Древца и взглянул на Невзору вопросительно. Она тихо и глухо, еле выдавливая из себя голос, рассказала о случившемся. Слова выходили из неё тяжёлыми, неповоротливыми глыбами.

– Говорил же – беде быть, а вы слушать не хотели, – промолвил Ёрш с угрюмыми отблесками огня в суровых глазах. – Значит, люди ждут мести Марушиных псов? Что ж, чего ждут, то и получат.

Борзута, узнав о гибели Размиры, неистово сорвался с места и исчез в зимней тьме. Видно, он бросился к домику, где лежало тело. Никто не стал его останавливать. Быть ему самым свирепым, самым беспощадным мстителем...

– Кто из людей в этом участвовал? – спросил вожак.