– Неисправимая нахалка... А ежели я скажу «нет»? – Берёзка ловила руки навьи на себе, а та покрывала её пальцы поцелуями.

– Не верю.

Конечно, не могла она ответить «нет», потому что ласково смеющийся сад выдавал её с головой.

– Мордочка ты моя рыжая... Ну всё, всё, встань. Да.

Её ноги оторвались от земли: поднимаясь, Гледлид крепко обхватила её, приподняла и закружила. Когда та соскользнула вниз, обвив плечи навьи жарким кольцом рук, их губы снова встретились.

– Твоя, – прошептала Гледлид между поцелуями. – Обзывай меня, как хочешь, только не выпускай из объятий...

Огнеслава с Зорицей поздравили их с обручением, но оставался ещё один немаловажный вопрос: как воспримут эту новость матушка Милева и Стоян Благутич?

Семейство ложкаря теперь проживало в Белых горах. Дочки стали супругами кошек-оружейниц и выпорхнули из родительского гнезда, а Боско с Драгашем помогали Стояну в мастерской в Гудке, каждый день переносясь туда при помощи колец. Все были в сборе, когда Гледлид следом за Берёзкой переступила порог дома, миновав молодой сад с черешневыми деревьями и малинником. Некогда рыжий ложкарь был теперь сед как лунь, хоть и весьма поправил здоровье на Белогорской земле, а его супруга Милева раздобрела и округлилась.

– Матушка, батюшка, это Гледлид, я о ней вам рассказывала, – представила Берёзка навью. – Она предложила мне стать её супругой, и я ответила согласием. Сестрица Огнеслава нас благословила, девы Лалады тоже дают разрешение.

– Ну, а от нас ты чего хочешь? – сурово хмуря седые брови, спросил Стоян.

– Как – чего? – Берёзка переводила растерянный взгляд с ложкаря на его супругу, которая тоже радостью не сияла. – Вы ведь мне как родители... Как же без вашего благословения?

– Вот что я скажу, голубка, – молвил Стоян. – Ты ещё молодая, любви тебе хочется – это, конечно, понятно... Навеки во вдовстве запирать тебя было бы несправедливо. Только ежели б ты хотя бы с кошкой свою судьбу решила связать, мы бы даже слова супротив не сказали. Но навья... Ты уж прости, доченька, но в таком случае благословения не жди.

– Матушка Милева! – дрожащим от огорчения голосом обратилась Берёзка к супруге ложкаря. – Ну, а ты?..

– А что я? Я – как отец, такого же мнения, – ответила та, поджимая губы и бросая на навью колкий, недружелюбный взор. – Ты забыла, что было в Гудке? Запамятовала, какую цену мы заплатили, чтоб его отстоять?

– Матушка, батюшка, я ничего не забыла, только Гледлид-то тут при чём? – воскликнула Берёзка. – Она ведь даже не воевала. И никого пальцем не тронула. В чём она виновата? Родная, – повернулась она к навье, – мне надобно с батюшкой и матушкой с глазу на глаз словом перемолвиться. Сходи-ка ты в сад, прогуляйся, черешенками угостись...

– Как скажешь, – проронила Гледлид, чувствуя нарастающую тяжесть досады.

Она вышла в сад, но не стала притрагиваться к ягодам, которые там спели. Берёзка чуть не плакала, и сердце навьи переворачивалось. Она пришла сюда лишь потому, что Берёзка дорожила этими людьми, а в целом её не слишком волновало их мнение о ней. Всем мил не будешь. Если Ратибора и малышка Светолика были в её сознании неотделимы от Берёзки, и она даже не помышляла о том, чтобы взять её без детей, то родители первого мужа её избранницы не стояли для неё на первом месте.

Вскоре Берёзка показалась на крыльце – бледная, с залитым слезами лицом. Пошатываясь, она спустилась по ступенькам и, ничего не видя вокруг себя, чуть не прошла мимо Гледлид. Перехватив любимую на тропинке, та нежно заключила её в объятия и вытерла ей мокрые щёки.

– Кажется, матушка с батюшкой не очень-то жалуют нас? – усмехнулась она.