При государыне и гостях женщина-кошка держалась чинно и учтиво, слегка отдалившись от Любимы, а та и сама не знала, чего ей больше хотелось: пересечь границу этого прилюдного, светского обхождения или убежать и кинуться на свою девичью постель, знавшую тяжесть только одного тела. Разрываемая противоречивыми, тянущими в противоположные стороны чувствами, она затосковала, растерялась и сама не заметила, как приналегла на хмельное. Когда она допивала уже третий кубок крепкого мёда, рядом раздался голос матушки – ласковый и чуть строгий:

– Что это с тобою, радость моя? Никак, напиться вздумала? Не дело это. – И матушка мягко забрала у Любимы кубок, поставила на стол.

Под внимательным, мудрым, как древнее звёздное небо, взором родительницы все сомнения и тревоги, все душевные метания Любимы прорвались наружу слезами. А может, и хмелёк своё дело сделал. Как бы то ни было, нос зашмыгал, в глазах поплыла солёная пелена влаги, и княжна, испугавшись, что со стороны выглядит нелепо, глубоким вдохом задавила в себе всхлипы.

– Уф, – выдохнула она, усиленно моргая и смахивая с ресниц капельки. – Прости, государыня матушка... Не знаю, что на меня нашло.

Взгляд родительницы стал глубоким, внимательным, заботливо-встревоженным.

– Что тебя печалит, родная? Ведь не за горами счастливое событие – твоя свадьба! Что тебе не по нраву? Что тревожит? – Нахмурившись и понизив голос, княгиня спросила: – Может, избранница тебя ненароком задела словом обидным?..

– Ах, матушка, зря я это... – Любима сморщилась, жалея, что дала волю чувствам и нарвалась на эти расспросы. – Забудь, это пустяки! Всё по нраву мне, всё прекрасно! И избранница не обижала меня, что ты... Это так... Причуды мои, и только. – И княжна заставила себя улыбнуться.

Но матушку не успокоил ни ответ Любимы, ни её вымученная, дрожащая улыбка. По-прежнему озабоченная, она покачала головой.

– Что-то не нравится мне это... Вот разойдутся гости – тогда и поговорим как следует. Ну, ступай покамест... А от хмельного держись подальше! – И Лесияра, отходя от стола, погрозила дочери пальцем.

Гости задержались до ночи, и Любима, отягощённая своими невесёлыми думами и не склонная далее веселиться, устремилась в тёмный сад. Забившись в самый далёкий и укромный уголок, она вволю наплакалась среди ив, а те только вздыхали сочувственно, но не могли утешить.

– Любима... Голубка моя, что с тобою? – раздался встревоженный голос Звенимиры, и её руки опустились на плечи княжны. – Отчего ты плачешь? Может, кто-то из гостей обидел тебя? Или я тебя чем-то расстроила? Скажи мне, не молчи!

«Какая она чудесная, как искренне волнуется за меня!» – подумалось Любиме с теплотой. Улыбнувшись, она накрыла руки избранницы своими.

– Что ты, никто меня не обижал, а уж тем более – ты... Просто сердце моё мечется, места себе не находит... Предсвадебное волнение.

Но всхлипы не хотели униматься, и её то и дело встряхивало до боли в рёбрах. Несколько мгновений Звенимира смотрела на состояние княжны с неподдельным огорчением и тревогой, а потом одним махом подхватила в объятия – та только пискнуть успела.

– Ну-ну, горлинка... Ни о чём не кручинься, отбрось все мысли печальные, – приговаривала женщина-кошка, шагая с Любимой на руках по тропинке среди густых зарослей вишни. – Успокойся, лучик мой ясный... Я с тобою. Не дам ни ветру на тебя повеять, ни пылинке сесть.

Уложив Любиму на скамеечку в резной беседке, она укутала её своим нарядным плащом с подкладкой из иноземного бархата, а сама присела рядом и устроила голову княжны у себя на коленях.