В сон она провалилась совершенно незаметно, а к яви вернулась с удивлением и беспокойным чувством, будто кусок действительности ускользнул от неё. Вокруг по-прежнему шелестел ночной сад, зябкая прохлада забиралась тонкими, бодрящими струйками под плащ с бархатной подкладкой, а хмель прошёл: видно, вытек вместе со слезами, оставив после себя сушь во рту и гложущий душу стыд. Стоило Любиме шевельнуться, как тут же ожили по-кошачьи ласковые руки, а потом прозвучал негромкий, заботливый голос Звенимиры:

– Как ты, моя ненаглядная? Легче тебе?

Поёжившись, Любима села. Её нутро пылало от смущения: вспоминая свои недавние возлияния и последовавшую за этим несдержанность, она хотела бы вырезать именно этот кусок действительности, а не тот, который она благополучно проспала на коленях у избранницы.

– Да, дорогая Звенимира, полегчало мне, – ответила она, уже не обращая внимания на голос, выгодная подача которого сегодня, видно, была обречена на провал. И добавила мягче и сердечнее, чуть дотронувшись до руки избранницы: – Всё прошло, ты не тревожься.

Ничего, кроме усталости, досады и стыда, она не испытывала. Вдобавок ко всему, теперь ныла шея от неудобного лежания. Ещё не хватало, чтоб Звенимира сочла её сумасшедшей чудачкой... «Позволь тебя спросить, отчего ты всё время беспокоишься о впечатлении, которое ты производишь на других? – хмыкнул вездесущий призрак Правды. – Почему бы тебе просто не быть собою?» «Коли я покажу своё нутро, боюсь, оно может многих оттолкнуть», – печально ответила ей Любима – так же мысленно.

Все разошлись, только Звенимиру матушка Лесияра пригласила остаться ночевать. Та с благодарностью приняла приглашение; они ещё немного побеседовали о делах в Яснограде, после чего гостья отправилась в отведённую ей опочивальню, а Любима ускользнула в свою девичью спаленку. Родительница не завела обещанного разговора, и княжна уже успокоилась было, решив, что неловких объяснений не будет, но слишком рано она обрадовалась: вскоре матушка вошла к ней и присела на край постели.

– Ну, что стряслось? – спросила она – скорее грустно, чем встревоженно. – Отчего ты стала сама не своя?

– Матушка, это в самом деле пустяки, – вздохнула Любима. – Не каждый ведь день свою суженую встречаешь... Вот и разволновалась чуток.

– А ежели правду? – Родительница заглядывала ей в глаза глубоко и проницательно.

Тяжко шли слова, комком рождаясь в горле, и княжна с трудом и с большой неохотой выговорила:

– Ты ведь знаешь, государыня матушка, что ты значишь для меня. От одной мысли о том, что придётся покинуть тебя, мне становится так... – Любима не справилась с окончанием, застряли слова, а глаза опять намокли колюче и нещадно.

– Вот оно что, – вздохнула родительница, склоняясь над нею покровительственно и нежно. – Ну, а как ты хотела, милая? Все взрослеют и создают свои семьи. Рано или поздно судьба должна была постучаться и к тебе. Но отчего ты вбила в свою милую головку, будто мы расстаёмся из-за этого навек?.. Родительский дом всегда будет открыт для тебя – и днём, и ночью, хоть каждый день приходи – я только рада буду. Ведь это так просто: шагнула в проход – и ты уже дома.

Любима съёжилась в постели несчастным комочком, и матушка добродушно, сочувственно и нежно погладила её через одеяло, легонько потормошила.

– Ну, ну, дитятко... Ты будто не свадьбы ждёшь, а войны. Ободрись, радуйся! Ты только посмотри, избранница-то тебе какая досталась! Всем на зависть... В объятия к такой славной суженой без оглядки бежать надо, а не за свою девичью светёлку цепляться.