– Стены покрыты особой краской, видоизменяющей свет, – пояснила Звенимира. – Днём она не видна, а вот когда солнце прячется, она и начинает делать своё дело.

– Это... Это чудо чудесное, – восхищённо прошептала Любима, окидывая взглядом город с высоты.

Они любовались Ясноградом с крыши дворца градоначальницы, стоя на огороженной перилами смотровой площадке. Любима перевела взгляд на Звенимиру и вздрогнула: лицо избранницы приближалось, а глаза застилала такая же восторженно-влюблённая дымка, с которой княжна только что взирала на городские красоты. Холодок пробежал по коже Любимы, обдал волной нутро: вот оно – то самое, до чего они не дошли в саду княжеского дворца в свою первую встречу... Они остановились тогда в одном шаге, а сейчас уже ничто не мешало сделать его. Губы Любимы накрыла тёплая, щекочущая ласка, и она замерла, не зная, впустить ли её глубже или отстраниться, перевести дух... Что-то подсказывало, что прерывать это не стоило, и она раскрыла губы. Поцелуй проник внутрь, проскользнул влажно и горячо, доводя её до сладковатой слабости. Несуразным комком подкатила к горлу стыдливость, но было уже слишком поздно уклоняться и что-то прятать. Городские огни поплыли вокруг Любимы, и она, ахнув, повисла на шее Звенимиры.

– Что-то голова закружилась, – прошептала она. – Мы упадём...

Высотный ветерок холодил влажноватые от поцелуя губы, им было неуютно выныривать из обволакивающего тепла. Объятия Звенимиры держали Любиму надёжно, а сама женщина-кошка стояла непоколебимо, как огромная статуя княгини Лесияры возле дворца.

– Не упадём, не бойся, – мурлыкнула она, щекоча кончиком носа щёки девушки. – Перила высокие и крепкие.

– Всё равно кружится... – Любима зажмурилась, вжавшись в Звенимиру всем телом.

Та с мурчащим смешком подхватила её на руки и усадила на скамеечку, поставленную вдали от края площадки на небольшом возвышении – видно, для лучшего обзора. Ласка её пальцев обожгла щёки Любимы будоражащими полосками, и глаза княжны распахнулись навстречу взгляду избранницы.

– И у меня кружится, – молвила та. – Но не от высоты, а от тебя, ладушка... От уст твоих сладких.

– Поцелуй меня ещё, – выдохнула Любима, сжавшаяся в комочек, окружённая со всех сторон гулкой высотой, обдуваемая ночным ветром и околдованная огнями. – Хочу распробовать...

Звенимира, спрятав полный блаженства взгляд в прищуре пушистых ресниц, с наслаждением исполнила её просьбу.*

Возня с дочкой отвлекла Любиму от тоски. Кроха отнимала много сил, но взамен дарила радость – одним только сиянием своих круглых глазёнок, доверчивых и распахнутых с вниманием навстречу каждому движению матушки. «Ты – мой мир», – читалось в них. Не то чтобы Любима совсем уж не знала, как подступиться к ребёнку; вспоминая собственное детство, она придумывала шумные и весёлые игры, и покои оглашались визгом и хохотом мамы и дочки. Няньки потом жаловались, что после этих забав маленькую кошечку трудно угомонить: взбудораженное дитя подолгу не хотело укладываться на дневной сон. Пятеро девушек приглядывали за Радяной круглосуточно, сменяя друг друга на посту; ночью одна из них тихонько стучалась в хозяйскую опочивальню и подносила Звенимире дочурку на кормление. Любима даже не всегда просыпалась при этом.

Как не хватало ей Ясны!.. Одно молчаливое присутствие верной телохранительницы всегда успокаивало её. Княжна забрала её после свадьбы с собой в дом супруги: она любила эту дружинницу с детства, как родную, а та отвечала ей немногословной, но крепкой и преданной привязанностью.