Откуда же взялась эта цифра? Из позднего и, по сути, апокрифического сочинения XII века, в котором содержится древнекорейский миф о Тангуне. В соответствии с этим мифом, Хванун, сын Небесного Владыки, спустился на землю, где женился на медведице, чудесным образом превращенной в женщину. Их сын, Тангун, и стал первым правителем государства Чосон. В результате довольно сомнительных расчётов, которые опирались на китайскую хронологию, было решено, что восшествие Тангуна на престол произошло в 2333 г. до н.э.

На рубеже XX века миф о Тангуне был взят на вооружение ранними националистами. Спуск Хвануна с неба, бракосочетание с медведицей и прочие чудесные превращения, конечно же, не принимались совсем всерьёз, но вот дата 2333 г. до н.э. стала аксиомой. Цифра «5000 лет» понравилась корейским националистам – в том числе и потому, что она ровно в два раза превосходила официально признанный (и тоже совершенно фантастический) возраст японской монархии, которой, по её собственному мнению, исполнилось две с половиной тысячи лет. Теперь корейские националисты могли отвечать супостатам: «Итак, у Вас, япошек, две с половиной тысячи лет истории? А у нас пять!!!»

После 1945 г. миф стал восприниматься как непреложный факт. Мне как то попалось на глаза рекламное объявление: «Мы, жители страны с пятитысячелетней историей, должны знать Китай – страну с трехтысячелетней историей!» В учебнике корейского языка, предназначенном для российских корейцев, кроха сын говорит отцу: «У России – тысячелетняя история». Папа (российский кореец) на это немедленно отвечает «А у Кореи – пятитысячелетняя». Ну ну…

Автохтонность и империя.  Большинство националистических «историков» стремятся доказать автохтонность своего этноса, его якобы «извечное» присутствие на нынешней территории. Правда, эти претензии часто вступают в противоречие не только с фактами (настоящий националистический историк о фактах не заботится по определению), сколько с другим инстинктивным импульсом националиста – желанием доказать, что его народ в давние времена управлял гигантскими территориями и был повелителем огромной империи. Читая националистические сочинения, удивляешься – насколько же больше все  страны мира были в прошлом. И как они только на планете все умещались?

В отношении к автохтонности северокорейские и южнокорейские националисты пошли разными дорогами. В КНДР давно объявлено, что Корея – одна из колыбелей человечества, и что корейцы всегда жили там, где живут сейчас. Любые попытки изучать родственные связи корейского языка находятся в Северной Корее под строжайшим запретом. Родственников у корейского языка быть не может по определению, и сомневаться в этом – тяжкое политическое преступление.

В Южной Корее, наоборот, националисты с восторгом восприняли выводы лингвистов, которым в последние десятилетия удалось окончательно доказать отдаленное родство корейского и алтайских языков. Причина этого энтузиазма понятна: широкие родственные связи дают основания для имперских притязаний такого масштаба, о котором в «доалтайскую» эпоху националисты и не мечтали.

Характерный (и типичный) пример таких построений – книга Кеннета Ли, недавно вышедшая в США. В ней автор именует корейцами все  алтайские народы Дальнего Востока – чжурчженей, тунгусов, киданей. В своей книге Ли именует «корейским племенем» и маньчжур (подгруппа корейского племени тунгусов), так что Цинская империя у него становится, по сути, корейской (можно представить, как удивились бы такому открытию сами маньчжуры, отношения которых с Кореей были, скажем так, не идеальны). Такой подход – очень популярный среди националистов – позволяет объявить «корейскими» все кочевые империи Дальнего Востока.