“Три года завтрашней зарей,

Как я на персик восковой,

Как нищий на базаре, —

На нежный лик твой зарюсь!

Три года эту ночь ждала!”

Легонечко – как два крыла —

Ослабшие от муки

Он ей разводит – руки.

Вдоль стана бережно кладет,

Сам прямо к лесенке идет,

И на гортанный окрик

Вдруг голову воротит.

Стоит на башенном зубце,

Как ведьма в месячном венце,

Над бездной окиянской

Стоит, качает стан свой.

Покачивает, раскачивает,

Как будто дитя укачивает,

Большие глаза незрячие

К мучителю оборачивает.

А ветер – шелка горячие

Как парусом разворачивает.

“Введешь в беду!

Уйдешь – уйду:

Ты – с лесенки,

Я – с башенки!”

Качается, качается,

Шелк вкруг колен курчавится.

Как есть – дитя-проказница

Страх нагоняет, дразнится.

“Что пошатнулся? Ай – струхнул?”

Царевич к ней на шаг ступнул.

“Теперь ко мне – ни шагу!”

Царевич к ней – два шага.

Качается: – помру за грош!

Качается: – и ты помрешь!

Качается: – ан нет, не трожь!

Не след! – Негоже! – И как горсть

Горошин тут жемчужинных —

Из горлышка – смех судорожный!

“Прощай, мой праведник-монах!”

Всё яростней разлет-размах,

“Мой персик-абрикосик!”

Как змеи, свищут косы.

Так разошлась – в глазах рябит!

Так разошлась – луну дробит!

Тут страшным криком нутряным —

Как вскрикнет! тот кольцом стальным

На всем лету – как сдавит!

Как на ноги поставит!

* * *

Аж потом высыпал испуг. —

Она смирней ребенка. —

Стоит, не разжимая рук,

Стоит и дышит громко.

* * *

Тут речи нежные лились:

“Теперь не страшно с башни вниз…”

И – дрожью соловьиной —

Смех легкий, шаловливый.