— Где Пандион? — спросил Неоптолем ближайшего к нему воина, пряча в зевке гримасу боли: при первом же движении прокушенная рука резко и мучительно заболела.

— Я здесь, — отозвался тот, подходя и протягивая базилевсу чашку воды с добавленным в неё вином. — Глотни, ты всё ещё бел, как этот новый парус.

— Все ли наши корабли плывут вместе с нами? — спросил базилевс. — Никто не отстал и не потонул?

— Наши все видны. Все тринадцать мирмидонских кораблей: твои восемь и четыре — твоего отца. Думаю, с них нас тоже видят, — ответил Пандион. — Видны ещё пять или шесть чьих-то кораблей. Остальные либо отстали, либо уже изменили направление — плывём-то уже каждый к себе... Как ты, мой господин?

— Да всё нормально со мной! — без досады, почти равнодушно отмахнулся Неоптолем и сел, стараясь не опираться на раненую руку. — Слушай, Пандион... — тут он понизил голос, заговорив так, чтобы его больше никто не слышал. — Ты... Ты когда-нибудь брал женщину силой?

— Я? — изумился богатырь. — Силой? А зачем? Я им и так нравлюсь. Бывает, что какая-нибудь нарочно делает вид, что сопротивляется, так ведь это сразу видно, это просто такая игра. А силой... Тьфу! Нет.

Мальчик вспыхнул.

— Ну... А некоторые говорят, что в этом есть какое-то удовольствие.

— Хм! — по лицу Пандиона, бородатому, крупному, слева украшенному тремя небольшими круглыми шрамами, следами боевого трезубца, пробежала усмешка. — Ну да, говорят. Я не пробовал, но если хочешь знать, мой господин, то... уж прости за грубость, по мне это то же самое, что сидеть с завязанным ртом и запихивать в себя еду через задницу — мол, всё равно ведь она будет у тебя внутри.

— А если я хочу женщину, а она не хочет меня? — почти со злостью спросил Неоптолем.

— Хо! не хочет! Сегодня не хочет, а завтра захочет... Они такие. Дай-ка я сменю повязку на твоей руке — кровь вроде бы остановилась, но посмотреть не мешает. Ну и зубы у этого пса!

Вскоре после этого разговора базилевс, миновав белую зыбкую завесу паруса, подошёл к своей пленнице. Андромаха, в широком мужском хитоне, подпоясанном верёвкой, с волосами, заплетёнными в одну толстую косу и кое-как подвязанными на затылке другим куском верёвки, сидела на одной из освободившихся возле борта скамеек (гребцы отдыхали) и смотрела в солнечную бесконечность моря. Астианакс, закутанный в плащ, спал на постели из двух тюков, под охраной лежащего рядом с ним Тарка. Завидев подходившего Неоптолема, могучий пёс тихо, но грозно зарычал. Его не испугал полученный ночью страшный удар, и он готов был вновь кинуться в драку.

Андромаха обернулась, услыхав рычание собаки, увидела базилевса и, встав со скамьи, подошла к псу.

— Тарк! — её голос звучал так же мелодично и так же безжизненно, как накануне. — Не смей никогда трогать этого человека! Ты слышишь — ни-ког-да не трогай его. Его отец — Ахилл! Ахилл, понимаешь?

Когда она произносила это имя, её голос ожил, в нём зазвучали теплота и боль. И громадный пёс вдруг заскулил чуть слышно, с тоской глянув янтарными глазами в глаза хозяйке. Потом посмотрел на Неоптолема и чуть заметно мотнул большим пушистым хвостом по доскам корабельного днища.

— Он понял, — сказала Андромаха Неоптолему. — Он всё понимает. Подойди к нему, не бойся.

— Я и не боюсь.

Преодолев невольное содрогание, мальчик опустился на корточки возле собаки и протянул к густому загривку здоровую руку. Тарк напрягся, но не шевельнулся и молча дал Неоптолему провести пальцами по своему золотистому меху.

— Я принёс поесть тебе и Астианаксу, — сказал Неоптолем, указывая глазами на большое блюдо с лепёшками, плошкой сыра и кувшином воды, которое он перед тем поставил на одну из бочек.