— Алтайцы называют их кезер-таш, — сказала Аглая, подойдя. — Когда-то здесь был жертвенник.

— А, может быть, это курган? — волнуясь, спросил Федор. — Его раскапывали?

— Бугровщики давно перерыли каждый холмик.

— Жаль, — успокоился Федор. — Я не прочь сделать какое-нибудь археологическое открытие.

— Например, отыскать дорогу к подземной чуди? — поддела его Аглая.

— А что, есть такая дорога?

Аглая пошла дальше, не ответив. Фамильярно похлопав на прощание каменного сторожа, Федор догнал ее и молча зашагал рядом. Дорогу им перебежал здоровый степной кот с широкой плоской, совершенно монгольской мордой и затаился в траве. До больших, вырастающих впереди холмов оставалось немного, уже видны были их каменистые остовы и зубцы скал вокруг. Из обрывистой низины справа выглядывали верхушки молодых лиственниц.

— Вы заметили, Федор, здесь совсем не растет береза, — заговорила Аглая.

— Заметил — тут вообще мало что растет, — хмыкнул он.

— Я не об этом. В горах есть и леса, и луга. Но березы встречаются только старые, которым за сто лет. Или карликовые на границе снегов.

— В ваших словах, милая Аглая, чувствуется сильный подтекст. Что вы хотите этим сказать?

— Есть легенда. Когда на Алтай пришли люди Белого царя, то есть русские, в этих краях начала цвести белая береза. Смуглокожий народ, который тут жил, не захотел быть под властью Белого царя и ушел под землю, в пещеры. Стал там хранителем «ключей счастья». Иногда, правда, рассказывается, что они предпочли самоуничтожение — погребли себя под камнями. Но в легенде говорится, что они вернутся, когда настанет счастливое время. Сто лет назад счастливым считалось такое время, когда не будет ни царя, ни…

— …царских сатрапов, — подсказал Федор.

— Вот-вот. Сейчас, конечно, по-другому рассказывают про Беловодье и посланцев оттуда, которые должны принести всем великую науку и научить счастью. Все это, разумеется, ерунда.

— Разумеется.

— Только после революции и Гражданской войны белая береза перестала здесь расти, — закончила Аглая. — А вместо нее появилась черная горелая береза.

— Так, — сказал Федор, — с этого места подробней, пожалуйста. Я уже в третий раз слышу об этой мифической горелой березе, но никак не уразумею, в чем суть.

Аглая остановилась и повернулась к нему, посмотрела в глаза. У нее был невероятно выразительный взгляд, которым она, как настоящее дитя природы, могла говорить без слов и от которого Федору вдруг захотелось спрятаться. Такими глазами, подумал он, можно хоть сейчас разжигать костер.

— Я все ждала, когда ты вспомнишь, — сказала она, внезапно перейдя на «ты». — Но ты все забыл… Федор, ты сам видел эту горелую поляну и черную березу.

— Я? — изумленно переспросил он. В тот же миг в его сознании вспыхнуло черное пятно, медленно превращавшееся в совершенно четкую картину-воспоминание: большой круг, выжженный в степном покрове, и в центре его — торчащий обугленный ствол с голыми, поникшими, будто изломанными, ветвями…

* * *

Над высушенной, красной от зноя землей висело жаркое марево. Воздух колыхался, и казалось — протяни руку, дотронься и почувствуешь упругое сопротивление, а потом перейдешь прозрачный барьер и окажешься в совсем другом месте, на чужой планете, в далекой от Земли галактике. В другом мире, манящем своей непохожестью и чудесами.