Виктор Астафьев. Царь-рыба
Молчал, задумавшись, и я,
Привычным взглядом созерцая
Зловещий праздник бытия,
Смятенный вид родного края.
Николай Рубцов
Если мы будем себя вести как следует,
то мы, растения и животные, будем
существовать в течение миллиардов лет,
потому что на солнце есть
большие запасы топлива
и его расход прекрасно регулируется.
Халдор Шепли
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *
Бойе
По своей воле и охоте редко уж мне приходится ездить на родину. Все чаще зовут
туда на похороны и поминки -- много родни, много друзей и знакомцев -- это
хорошо: много любви за жизнь получишь и отдашь, да хорошо, пока не подойдет пора
близким тебе людям падать, как падают в старом бору перестоялые сосны, с тяжелым
хрустом и долгим выдохом... Однако доводилось мне бывать на Енисее и без зова
кратких скорбных телеграмм, выслушивать не одни причитания. Случались счастливые
часы и ночи у костра на берегу реки, подрагивающей огнями бакенов, до дна
пробитой золотыми каплями звезд; слушать не только плеск волн, шум ветра, гул
тайги, но и неторопливые рассказы людей у костра на природе, по-особенному
открытых, рассказы, откровения, воспоминания до темнозори, а то и до утра,
занимающегося спокойным светом за дальними перевалами, пока из ничего не
возникнут, не наползут липкие туманы, и слова сделаются вязкими, тяжелыми, язык
неповоротлив, и огонек притухнет, и все в природе обретет ту долгожданную
миротворность, когда слышно лишь младенчески-чистую душу ее. В такие минуты
остаешься как бы один на один с природою и с чуть боязной тайной радостью
ощутишь: можно и нужно, наконец-то, довериться всему, что есть вокруг, и
незаметно для себя отмякнешь, словно лист или травинка под росою, уснешь легко,
крепко и, засыпая до первого луча, до пробного птичьего перебора у летней воды,
с вечера хранящей парное тепло, улыбнешься давно забытому чувству -- так вот
вольно было тебе, когда ты никакими еще воспоминаниями не нагрузил память, да и
сам себя едва ли помнил, только чувствовал кожей мир вокруг, привыкал глазами к
нему, прикреплялся к древу жизни коротеньким стерженьком того самого листа,
каким ощутил себя сейчас вот, в редкую минуту душевного покоя... Но так уж
устроен человек: пока он жив -- растревоженно работают его сердце, голова,
вобравшая в себя не только груз собственных воспоминаний, но и память о тех, кто
встречался на росстанях жизни и навсегда канул в бурлящий людской водоворот либо
прикипел к душе так, что уж не оторвать, не отделить ни боль его, ни радость от
своей боли, от своей радости. ...Тогда еще действовали орденские проездные
билеты, и, получив наградные деньги, скопившиеся за войну, я отправился в
Игарку, чтобы вывезти из Заполярья бабушку из Сисима. Дядья мои Ваня и Вася
погибли на войне, Костька служил во флоте на Севере, бабушка из Сисима жила в
домработницах у заведующей портовым магазином, женщины доброй, но плодовитой,
смертельно устала от детей, вот и просила меня письмом вызволить ее с Севера, от
чужих, пусть и добрых людей. Я многого ждал от той поездки, но самое
знаменательное в ней оказалось все же то, что высадился я с парохода в момент,
когда в Игарке опять что-то горело, и мне показалось, никуда я не уезжал, не
промелькнули многие годы, все как стояло, так и стоит на месте, вон даже такой
привычный пожар полыхает, не вызывая разлада в жизни города, не производит сбоя
в ритме работы. Лишь ближе к пожару толпился и бегал кой-какой народ, гундели
красные машины, по заведенному здесь обычаю качая воду из лыв и озерин,
расположенных меж домов и улиц, громко трещала, клубилась черным дымом
постройка, к полному моему удивлению оказавшаяся рядом с тем домом, где жила в
домработницах бабушка из Сисима.
|
