|
-- В тридцать девятом году взял песец и через станки и населенные пункты пошел. В Игарке на помойках ловили его, обормота, бабы-укладчицы на лесобирже меж штабелей гоняли, досками грохали... Загадка природы. -- Сгорбился у печки бугор, кряхтел, курил. В избушке слой дыма, что окуневый студень -- хоть ножом режь... -- Ну а если песец не пойдет... Можем и постреляться... -- Как так? -- Очень просто, из ружей. -- Старшой почесал голову: -- Не растолковать мне. Маетой такая штукенция рождается... Решать надо: уходить, так не мешкая, останемся -- разговор отдельный будет. На размышления вечер. Разбежимся в разные стороны, пораскинем умом. Крепко мозгуйте, парни, напрягите башки, коли есть чего в них напрягать... Весь вечер бродили парни по тундре, ночи прихватили. Погодка стояла самый раз, безветренная, морозец покалывал, прочищал ноздри, глотку, легчил душу и голову. Вольно было застоявшемуся телу двигаться, катиться, лететь на лыжах, видно так далеко, что земля и на самом деле шаром вдали закруглялась, на горбине шара ровно бы сторожевые вышки мерцали заледенелыми оконцами -- то сверкал лед на приморских скалах. И если долго на них смотреть -- скалы начинали двигаться, рассыпаться. Над оледенелыми камнями морского побережья ненадолго зависло солнце, ровно бы лишним сделавшееся на небе. Висело, висело и исчезло. Не закатилось, не опало за горизонт, вот именно исчезло -- его вобрал в себя без остатка, всосал, как старую, измызганную пустышку, узенький красноватый зев, приоткрывшийся над скалами, и тут же все: и онемелая аленькая щель, и скалы, и белые снега, над которыми какое-то время еще трепетал, догорал красный клок неба, заволокло сгустившимся мороком. Тундра погрузилась в глубокую тишину. Тени, пока еще недвижные и тоже бесшумные, опустились на нее сверху, придавили свет, сжали пространство. "Солнце закатилось до весны", -- догадались зимовщики, и у каждого из них сердце сжалось в груди, холодом ни на что не похожей разлуки опахнуло нутро, и такое осязаемое чувство беспросветности охватило души охотников, что они, бродившие нарозь друг от друга, не сговариваясь, порешили: "Уходим!" Но в тундре что-то шевельнулось, стронулись снега, закачалось пространство вокруг, то там, то тут начало чиркать искрами, и небо, только что мутное, грузное, пустое, вдруг растворило врата прозрачным и переменчивым светом. Жуть и восторг охватывали душу. Надо бы бежать, но не было над собой власти. Середь ночной сверкающей тундры, опершись на таяк, стоял Коля, стоял Архип, стоял подле избушки старшой, и все они улыбались растерянно и приветно, не понимая, что с ними, отчего такое облегчение? К зимовью охотники вернулись разом, в позднее для этих мест время. Навстречу вывалился кобель Шабурко -- звался он по фамилии хозяина в отместку за то, что слупил с охотников неслыханную цену, пользуясь их безвыходным положением. Дыша холодным паром, парни ввалились в избушку и в один голос заявили: -- Остаемся! -- Остаться не напасть, да кабы, оставшись, не пропасть. -- Ни хрена-а! Не мы первые, не мы последние. Че нам без добычи уходить? Манатки бросать? Неустойку платить?.. -- Ну, ну! Колефтиф настаивает. Колефтиф -- сила! Разогрев еду, старшой достал из запасов пол-литру спирта, молча налил полную кружку, вынул нож из ножен, полоснул по руке, кровью спирт разбавил. -- "Начинается!.. -- Лица парней вытянулись, под кожей холод захрустел. -- Накатило на старшого. Все они, эти "бывшие", люди потрясенные, и чего им на ум придет -- угадай попробуй!" Цап Кольку за руку, чирк ножом по пальцу, кровь отцеживает Колькину в кружку старшой. Архип побелел, к двери попятился, чтобы рвануть из избушки, да не успел, старшой его перехватил, тоже ему палец порезал. |
