— Готов? — спросил. — Дай я благословлю тебя.

Государь благословил и обнял Великого князя. Потом они стояли друг против друга, серьезные и задумчивые. Оба знали, что такое война. Оба изучали военное дело. Они сознавали ответственность минуты. Еще никто, кроме них, не знал, что война решена, что то, что сейчас делают, — уже объявление войны в их сердцах. Сосредоточить армию подле Кишинева, послать своего брата командовать ею — решиться на все это Государю было очень тяжело.

Вчера вечером у княжны Екатерины Михайловны Долгорукой в семейном кругу за чайным столом княжна с обычной грубостью сказала Государю:

— Ты думаешь — оценят?.. Твой благородный шаг, оценят?.. В Морском клубе остряки пустили крылатое слово. Чеканить будут медали для Кишиневской армии с надписью «Туда и обратно». Вот тебе оценка этих людей движения твоего чистого и благородного сердца!

Государь это знал. Но он знал и то, что княжна не могла простить обществу отношения к ней и всегда старалась сказать что-нибудь дурное про петербургский свет. Знал Государь и то, что многие недовольны его заступничеством за славян.

Он стоял теперь молча, как будто снова взвешивая то, что решился сделать.

— Ну, кажется, — наконец, сказал он, — все тебе было сказано. Не мне тебя учить, как водить полки в бой… С Богом!

— Ваше Величество, прошу сказать, какая цель поставляется Вами вашей армии?..

Большие серо-голубые глаза Государя прямо смотрели в глаза Великого князя.

Громко и твердо сказал Государь:

— Константинополь!..

Великий Князь поклонился и вышел из кабинета. Государь проводил его долгим взглядом, потом подошел к окну.

Туман поднялся к небу. Сумрачен был Петербург. Чуть намечались по ту сторону Невы низкие, прямые постройки темных бастионов Петропавловской крепости. Нева текла, черная, густая. холодная, без волн…

XI

Графиня Лиля с Верой подъехали к воротам Николаевского вокзала тогда, когда проезд частным экипажам был уже закрыт. Пришлось вылезать из легкого, нарядного купе и в сопровождении выездного, в серо-синей шинели с тремя алыми полосами по краю капюшона, пешком идти по двору.

Они подходили к Императорским комнатам, когда с площади раздалось громовое «ура», коляска, запряженная парой серых рысаков с кучером в синем армяке, с медалями на груди, спорою рысью въехала во двор. За ней, сдерживая разгоряченных лошадей, наполняя двор цоканьем подков, достававших камень через неглубокий снег, кавалькадой влетели офицеры Кавалергардского полка и Конной гвардии, конвоировавшие Великого Князя. Золотые каски с белыми волосяными султанами, золотые и серебряные перевязи лядунок наискось серых плащей, тяжелые палаши, синие и алые вальтрапы, расшитые золотом и серебром, вороные и гнедые кони наполнили двор блеском красок и шумом. Офицеры торопливо слезали с лошадей и звали вестовых.

— Габельченко!

— Я здесь, ваше сиятельство.

Звеня шпорами, громыхая палашами, тесной толпой устремились офицеры по лестнице за Великим Князем. Знакомый кавалергард провел графиню Лилю и Веру с собой.

Вера видела, как плакала и крестила, плакала и крестила Великая Княгиня Александра Петровна своего сына, Великого Князя Николая Николаевича Младшего, ехавшего в армию с отцом. Великий Князь стоял перед матерью, высокий, стройный, с гладко причесанными, вьющимися от природы рыжеватыми волосами, с юным, без бороды и усов лицом.

Большая, длинная деревянная платформа вокзала была полна офицеров гвардейских полков. Великий Князь вышел на перрон.