— Позвольте по крайней мере услышать, во что вы верите, — попросил патрульный со всей серьезностью, какую мог изобразить при дневном свете.

Гулманан улыбнулся. Его худое голубоватое лицо покрылось морщинами:

— Подозреваю, дитя мое, что ты неспроста ищешь дорогу к Истине. Скорее всего, у тебя на уме есть более срочный вопрос.

— Ну... — Собеседники обменялись улыбками. Дурак не смог бы управлять аббатством, Алак отдал должное уму Гулманана. Но в то же время он подтвердил свое желание. Потребовался час на изложение того, что он хотел узнать.

Тунсба была монотеистическим государством, с развитой сложной теорией. Ритуалы отправлялись эмоционально, а заповеди были вполне гибкими, оставляя место плотским слабостям. Как и в средневековой Европе, церковь представляла собой мощную организацию, была интернациональной, хранила знания и постепенно цивилизовывала варварскую расу. Каждый священник был монахом, живя в большом или малом монастыре; каждый монастырь управлялся настоятелем, в данном случае — Гулмананом, ответственным перед центральным Советом в городе Аугнакаре. Но из-за больших расстояний и медленной связи влияние высшей власти было незначительным.

Духовенство принимало обет безбрачия и жило по своим собственным законам, со своим судом и наказанием, полностью отделенное от гражданского общества. Каждая мелочь их жизни, вплоть до одежды и питания, определялась обязательным для всех, без всяких исключений, каноном. Обряд вступления в лоно церкви, если вас примут, сводился к одной клятве, но выйти обратно было не так легко: требовался декрет Совета. Монаху ничего не принадлежало. Любая собственность, которую он имел прежде, возвращалась его наследникам, любой брак, который он успел заключить, автоматически аннулировался. Даже Гулманан не мог назвать одежду, носимую им, или земли, которыми он управлял, своими собственными. Все принадлежало корпорации, аббатству. И аббатство было богатым: столетиями знатные тунсбанцы дарили ему землю и деньги.

Естественно, между церковью и королем существовал конфликт. Оба оспаривали власть, оба настаивали на своем приоритете. Некоторые короли убивали или сажали в тюрьму своих аббатов, некоторые, наоборот, полностью подчинялись церкви. Морлак придерживался середины, рыча на Храм, но не атакуя его.

— …Я понял. — Алак склонил голову. — Благодарю, ваша святость.

— Надеюсь, я ответил на все твои вопросы? — сухо спросил аббат.

— Ну... есть несколько деловых вопросов. — Алак помолчал немного, еще раз оценивая собеседника. Гулманан казался предельно честным, прямой подкуп будет оскорблением. Но честность может оказаться более уступчивой, чем принято думать…

— Да? Говори без страха, дитя мое. Ни одно твое слово не выйдет за эти стены.

Алак решился.

— Как вы знаете, моя задача заключается в перемещении сэра Варриса в его собственное королевство для наказания за многие злые дела.

— Он заявляет, что был прав, — уклончиво ответил Гулманан.

— И он верит в это. Но во имя своей веры он готов убить больше людей, чем живет на вашей планете.

— Я уже думал над этим..

Алак глубоко вздохнул и быстро заговорил:

— Храм вечен, не так ли? И, значит, он должен смотреть на столетия вперед. Нельзя позволять одному человеку, чьи достоинства по меньшей мере сомнительны, стоять на пути прогресса, который может означать спасение тысяч душ.

— Я стар, — сказал Гулманан устало. — Моя жизнь была не настолько святой, как я мог бы желать. Если ты предлагаешь, чтобы мы оба действовали со взаимной выгодой, так и скажи.

Алак коротко объяснил, что задумал, и закончил словами:

— …И земли будут принадлежать вам, ваша святость.