– Я предлагаю взять эти деньги не с крестьян, у которых их нет, а с тех, у кого они есть, – жестко ответил я. – У помещиков. Да-да, и у вас в том числе. Я только и слышу вокруг себя, у того-то столько-то душ, а у этого – столько-то. За удовольствие нужно платить, мои хорошие. Ничего-ничего, меньше в карты и кости спустите, и лишнее колье кому-нибудь не прикупите. Поэтому, раз вас всех это не в последнюю очередь касается, то на всех и налагаю ответственность за составление мне в течении полугода новый налоговый приказ, который будет все эти нюансы учитывать. Вот сколько у тебя в крепости душ, Алексей Михайлович? – Черкасский зашуршал бумагами, как будто он не знал, сколько у него крестьян. – Да не ищи, знаю, что пара тысяч точно наберется, ежели не больше. И это только мужиков. Вот и считай, по семьдесят четыре копейки за мужика – как за движимое имущество и по тридцать копеек за каждую душу женского пола – как за предмет роскоши. А кто будет спорить, что женщины – это наша роскошь?

– Да почему я за них платить должен? – пробурчал Черкасский.

– Я тебе больше скажу, не только платить, но еще и обеспечивать всем необходимым, потому что только вольный человек способен выбирать, в чем ему ходить, чем землицу засеивать и самому урожай сожрать или продать, чтобы деньги на налоги появились. А с крепостного что возьмешь? Кроме веревки, которой он последние портки подпоясывает, и на которой от безнадеги еще и повеситься может. Благо с мылами у нас нет проблем, Елизаветинские мыловарни по губерниям пошли плодиться. И не смотри так на меня, давно уже пора было понять, что я читаю очень внимательно все доклады, что вы мне на стол кладете.

– Но… государь, могут начаться волнения, – решил ответить за всех Ягужинский.

– Подавим, – я пожал плечами. – Войскам какая разница чье волнение подавлять, крестьянское али помещичье? А на освободившиеся земли поставлю того, кто волноваться за налоги не будет, и будет их платить как должное. А еще, заметьте, я никого от налога на землю не освобожу. Имеешь землицы много, будь добр, заплати налог, – я смотрел на них, наклонив голову, видя, как вертятся шестеренки в их башках, считая приблизительные расходы. – Да и государству выгода немалая, не надо в липовые ревизские сказки верить, потому что каждый принесет верную перепись, с именами и днями рожденья, чтобы не дай Боже, лишнюю копейку не заплатить, как это сейчас происходит, – я швырнул точно такую же толстенную папку, что лежала перед Черкасским, на стол. – Есть, правда, один выход из положения: стать немного скромнее в своих желаниях, получить отсрочку по налогам и сборам, честно служа своему государству, что вы также учтете в новом законе. Да, раскрепощение. Да-да, вольная хлебопашцу и привет, землю в аренду и получать плату за нее деньгами, али зерном, да хоть навозом, коли приспичит кому. Как это англичане делают. Я их не люблю, но кое-что у них перенять можно. И тогда налоги вольный крестьянин будет уже обязан платить сам. Лично, за себя и свою семью. Не по сказкам, а по факту. У помещиков же останется лишь налог на имение. Как вам такой расклад?

– Ну, – опять промолвил Черкасский, – это надо со всех сторон обдумать.

– Думайте. А Анисим Александрович пока в народе поработает, – я обвел всех пристальным взглядом, отчего каждый по-новому взглянул на мой синяк. – У вас есть полгода для разработки вменяемой системы налогообложения, или я ее составлю сам. И не забудьте передать особо возмущающимся, что большинство солдат из крестьян вышло. А также подумать, на чьей стороне в этом споре о налогах будет большинство черни, если дело до бунта дойдет? Среди них-то все больше грамотных, спасибо нашим попам.