Я проехал на захламленную территорию и оказался свидетелем жестокой помещичьей тирании. На грязной соломе, раскинув руки и ноги, лежал крупный мужчина в прокопченной холщевой крестьянской одежде с грубым кожаным фартуком, закрывавшим ему живот и грудь, как нетрудно было догадаться, сам кузнец. Рядом с ним стоял аккуратненький человечек в мурмолке и куцем сюртучке, то ли помещик, то ли управляющий.

    -  Ну, встань, Пахомушка, - просил он сладким голосом, - чего тебе стоит!

    -  И не проси, барин, - отвечал грубым голосом кузнец, кося наглым карим глазом, - не видишь, спиной маюсь!

    -  Так потом и полежишь, - нудил помещик, - веялку починишь и полежишь. Зерно мокрое - сгорит!

    -  И не проси, - категорически отказывался крепостной, - нет такого христианского закона, чтобы больного принуждать. Креста на тебе нет, барин!

    Я подошел к живописной группе и поздоровался. Помещик рассеяно ответил. Он казался так занят своими бедами, что ему было не до незваных гостей.

    -  Ну, Пахомушка, я тебе пятачок дам, а ты на него водочки выпьешь! - посулил тиран.

    -  Сколько? - презрительно переспросил пролетарий. - Пятачок!

    -  Не хочешь пятачка, дам гривенник! - посулил эксплуататор. - Гляди, новенький, сияет! - Он вытащил монету и начал прельщать ей больного человека.

    Кузнец посмотрел на соблазн, но устоял:

    -  Никак не могу, в спину вступило!

    -  А за двугривенный встанешь?

    Соблазн удвоился, но кузнец опять устоял. Он сладко потянулся и прикрыл глаза.

    -  Не замай, барин. Как оклемаюсь, тады и встану. Ничего с твоей веялкой не будет, не однова дня живем.

    -  Ну, что вы с ним будете делать! - обратился ко мне как к свидетелю и арбитру помещик. - Он целыми днями лежит и не работает! И все у него вступает, то в спину, то в живот, то глазами ничего не видит!

    -  А где есть закон, что человеку недужить не положено?! - откликнулся кузнец. - Коли хворый, не замай. Оно и видно, что креста на тебе нет, барин!

    -  Если хотите, я его полечу, - предложил я, наблюдая эту забавную сценку.

    -  А вы, молодой человек, сможете? - обрадовался нежданной помощи тиран.

    -  Смогу. Я лейпцигский студент-медик, - соврал я. - Мне стоит посмотреть на человека и насквозь его видно.

    -  Помогите, голубь вы наш, благодетель! Заставьте за вас век Бога молить. Пахом, он кузнец справный, и мужик хороший, только болезненный очень.

    «Справный мужик» открыл на мгновение глаза, удовлетворенно поглядел на помещика и, как мне показалось, собрался по настоящему соснуть.

    Я оставил гнедого, подошел к больному и присел перед ним на корточки. Кузнец это почувствовал и глянул на меня насмешливо, с угрозой. Подмигнул и опять закрыл глаза.

    -  Вы знаете, милостивый государь, - обратился я к крепостнику, - ваш Пахом действительно очень болен. Думаю, того и гляди помрет.

    -  Не может того быть! - всполошился помещик.

    Пахом же, не открывая глаз, довольно осклабился.

    -  И болезнь у него заразная. Думаю, самое правильное - пристрелить его, чтобы не мучился.

    -  Как так пристрелить?!

    -  Очень просто, из пистолета.

    Я подошел к лошади и вытащил из седельной кобуры крупнокалиберный пистолет, тот, что отобрал у Мити в его бытность разбойником.