Изменить размер шрифта - +
Это столь удачное сравнение без зазренья совести списал у плодовитого биографа Константина де Грюнвальда еще более плодовитый автор-академик Анри Труайя — в русской жизни Тарасов, а может, даже Тарасян, — благодарю их обоих. Впрочем, может, оба без кавычек все списали у Палеолога, я не проверял, но знаю, что во Франции такое возможно. Оба автора считают, что Катя сопротивлялась бы еще дольше, не ослабь ее волю к сопротивлению неудачный выстрел террориста Каракозова (тоже, впрочем, не первый выстрел, однако — первый, имевший какие-либо сексуальные последствия). Может, Катя испугалась тогда за Александра и поняла, что он ей небезразличен… не будем без пользы умножать гипотезы. Ну да, ей было 19, а ему 48. Но он был романтический император, куда уж больше (тогда ведь не было еще более романтических киноактеров и дикторов телевидения), он был пылкий поклонник, отчего ж ей было в него не влюбиться? Юные-то немецкие принцессы влюблялись в своих незнакомых царственных женихов и заочно, а мусульманские девушки и нынче так делают. Отчего же нашей Катеньке нуждаться в оправдании? Она была верна Александру до самой его смерти. А если у него и были из-за нее неприятности, так ведь и радости у него были. И если в конце его жизни, как попрекают ее биографы, она несколько злоупотребляла своим влиянием на возлюбленного и мужа (во французских судопроизводстве и печати это занятие влиятельных лиц — от постового до президента — называется «спекуляция влиянием»), то это означает только, что он любил ее до последнего дня, что она была замечательная женщина и нечего попрекать ее отсутствием интеллектуальной жизни. А тогда, в 1866–1867 годах, и вовсе не так много радостей выпало ей на долю. Новость о романе ее с императором стала достоянием двора. Назревал скандал. Катя-сиротка жила в Петербурге у брата Миши и его жены, очаровательной неаполитанки маркизы Вулькано де Черчемаджиоре. Испугавшись назревающего скандала, свояченица увезла девочку в Неаполь, в ссылку. Это из Неаполя Катя примчалась в Париж, и Александр поселил ее в особняке поблизости от Елисейского дворца, где самого его разместили, подобно Александру I Победителю в 1815-м. Французская мемуаристка мадам Барош рассказывает, что дворцовая опочивальня, впрочем, не пришлась нашему скромному императору, воспитаннику генерала Мердера, по душе:

«Когда он прибыл в Елисейский дворец, ему показали его комнату и гигантское ложе, ему предназначенное. Александр рассмеялся, а вечером все с удивлением увидели мужика, который принес и скромненько установил близ императорского ложа железную койку, низкую, совсем простую и жесткую, и шириной, Бог ты мой, не больше восьмидесяти сантиметров».

Зато поздно вечером со своей улицы Басс-дю-Рампар приходила и проникала во дворец через решетчатую калитку, что была на углу авеню Габриэль и авеню Мариньи, Катя Долгорукая. Они больше не расставались после этой встречи. Из Парижа она вернулась в Петербург и снова поселилась у брата и свояченицы в их только что купленном красивом особняке на Английской набережной (у нее были теперь свои слуги и свой собственный выезд). Отныне она следовала за ним повсюду — и в Ливадию, и в Царское Село, и в Петергоф, и на немецкие курорты (поселяясь, конечно, отдельно и стараясь держаться в отдалении от двора, хотя в том же 1867 году была произведена в фрейлины императрицы). Впрочем, все это было после Парижа, а пока…

3 июня Александр совершил конную прогулку по Сен-Жерменскому лесу, до самого Круа-Сент-Илера, где он встретился с Катей. Потом были визит на Всемирную выставку и снова ужин во дворце Тюильри, а 3 июня русский император отправился на экскурсию на остров Сите, чтобы посетить знаменитую Сент-Шапель и Дворец правосудия. Экскурсия во Дворец правосудия не удалась. Уже у входа императора встретила группа адвокатов, один из которых (история сохранила его имя — мэтр Флоке) крикнул: «Слава Польше, месье!» Что дальше произошло, не поняла толком даже мадам Барош, которая пишет:

«Царь немедленно вернулся в свой экипаж.

Быстрый переход