Цецилия возвращалась в Париж через ту же самую заставу Сен-Дени, через которую двенадцать лет тому назад она выезжала оттуда.

Будучи ребенком, она плакала, выезжая; будучи молодой девушкой, она плакала, возвращаясь.

Увы! Еще раз, в последний, она должна будет, бедное дитя, выехать через ту же заставу.

XVIII

Генрих Энгиенский

Маркиза и Цецилия остановились в Парижском отеле, и Генрих взял там особую комнату для себя.

Первые дни употребили на то, чтобы осмотреться; маркиза послала за своим поверенным, но оказалось, что не только ее поверенный умер, но и поверенных нет. Она должна была довольствоваться адвокатом, который от слова до слова повторил ей то, что она слышала от адвоката, за которым посылали в Булони.

В течение 12 лет, проведенных маркизой за границей, Париж так переменился, что она не узнавала его. Строения, моды, язык — все изменилось. Госпожа де ла Рош-Берто ожидала увидеть столицу печальной и мрачной вследствие перенесенных ею несчастий, но ожидание ее не сбылось: ветреный беззаботный Париж принял кроме своей обыкновенной наружности вид праздничный и горделивый, который еще не был известен маркизе. Париж предчувствовал, что он будет столицей не только Франции, увеличившейся в объеме, но и множества других царств, которые станут его вассалами.

Эмигранты как будто уносят с собой в изгнание атмосферу, которой дышат. Для них отечество, ими оставляемое, остается всегда на той же точке, на которой они его покинули. Время идет, но они не подвигаются вперед. Наконец они возвращаются и видят, что отстали на все то время, которое провели вне отечества, встречают другие отношения, других людей, другие идеи, которых не хотят признать и которые не признают их.

Республика уже была готова обратиться в монархию, а первый Консул в Императора. Все подготовлялось к этому великому событию, против которого протестовали заграничные роялисты. Поэтому-то всякий роялист, соглашавшийся служить под консульским знаменем, всякая женщина благородной фамилии, решавшаяся составлять двор будущей императрицы, могли быть уверены в хорошем приеме и получали преимущества, которых не могли домогаться самые старые и верные служители; и это было понятно. В отношении к последним была неблагодарность, тогда как пренебрегать примирением с врагами было бы ошибкой.

Нельзя не согласиться, что и старуха, которой оставалось прожить несколько дней, и молодой человек, перед которым была целая будущность, не могли равнодушно смотреть на свое положение. Генрих видел всех товарищей капитанами, перед маркизой де ла Рош-Берто ежедневно проезжали в каретах, снова начинавших украшаться гербами, ее старые друзья, получившие во время империи более, нежели потеряли во время революции. Мало-помалу Генрих свел знакомства с молодыми людьми. Маркиза возобновила свои дружеские отношения с некоторыми из своих прежних знакомых. Соблазнительность славы, заманчивость богатства тайно подкапывали политические верования, слишком незрелые у Генриха, слишком ветхие у маркизы. Но они не осмеливались еще открыть свои мысли друг другу. Один своей неиспорченной душой, другая разочарованным сердцем поняли, что их присоединение к правлению Бонапарте будет отступничеством, оба, однако, имели к нему предлог, который считали уважительным. Этим предлогом, извинявшим честолюбие Генриха и эгоизм маркизы, была любовь их к Цецилии.

В самом деле, что стало бы с Цецилией, бедным ребенком, жених которой не мог ни на что надеяться в будущем, а бабушка не имела состояния?

Между тем открыли, что Бонапарте не неизвестный корсиканец, не солдат, не офицер-выскочка, как говорили прежде, а что Бонапарте происходит от одной из древнейших фамилий Италии, что один из его предков был в 1300 году Подестою Флоренции, его фамилия четыреста лет тому назад записана в золотую книгу в Гаире, и его дед, маркиз, как говорили чистые роялисты, Бонапарте, описал осаду Рима констаблем Бурбонов.