В числе их была молодая девушка от девятнадцати до двадцати лет.

Она подошла к лоцману, который при виде ее почтительно снял шляпу.

— Точно ли я слышала, что закричали «земля!», — мой добрый Самуэль? — спросила она.

— Да, сударыня, — отвечал он.

— Какая же это земля?

— Азорские острова.

— Наконец? — сказала молодая девушка… И грустная улыбка мелькнула на лице ее; потом, обращая к лоцману взоры, с минуту окидывавшие пространство, она сказала ему: — Ты обещал указать мне место, где тело Генриха было брошено в море.

— Да, сударыня, и я сдержу свое слово, когда придет время.

— Далеко ли мы еще от этого места?

— Мы от него милях в сорока.

— Стало быть, в четыре часа мы его достигнем?

— Мы пройдем над тем самым местом, сударыня; можно подумать, что судно знает свою дорогу и не хочет отклониться от нее ни на десять шагов.

— И ты уверен, что не ошибемся?

— О! Нет, сударыня, первый остров составлял со вторым угол, и так как ночь прекрасная, то вы можете быть совершенно спокойны, я наверное узнаю место.

— Хорошо, Самуэль, — сказала девушка, — ты позовешь меня за полчаса до того времени.

— Я вам обещаю, — отвечал матрос.

Девушка кивнула головой Самуэлю, спустилась по задней лестнице и, войдя в свою каюту, № 5, заперлась в ней.

Через час после того, как она оставила палубу, раздался колокол, призывавший к обеду; все пассажиры сошли в столовую, но Цецилии не было. Впрочем, она редко садилась за стол, и потому ее отсутствия не заметили; только капитан приказал спросить, не желает ли она, чтобы ей принесли обед в каюту, но она отвечала, что обедать не будет.

Судно продолжало идти с попутным ветром, делая около десяти узлов в час, быстро приближаясь к Азорским островам; пассажиры вышли на палубу и наслаждались вечерней прохладой, глядя на архипелаг, отстоявший еще на четыре или пять миль в сторону от судна. Капитан Джон Дикс и лейтенант Тонсоп разговаривали, а кормчий Самуэль думал; время от времени оба офицера Капитан Джон Дикс и лейтенант Тонсон разговаривали, они подошли и остановились прямо перед ним.

— Не правда ли, Самуэль, это она? — сказал капитан.

— Та, о которой Генрих всегда говорил со мной.

— И которую он называл Цецилией?

— Она самая, капитан.

— Видишь, Вильям, — сказал капитан, — я угадал, это она.

— Зачем же она едет в Гваделупу?

— Да вы знаете, — отвечал Самуэль, — что у Генриха там дядя миллионер? Вероятно, она едет к нему.

И оба офицера продолжали разговор, который они прервали, чтобы задать Самуэлю приведенные нами вопросы.

Между тем ночь приближалась; на палубу принесли чай и спросили Цецилию, не хочет ли она выйти наверх, но она отказалась от чая, так же, как и от обеда.

Ночь настала с обыкновенной в этих широтах скоростью: в восемь часов было совершенно темно; в девять часов каждый отправился в свою каюту; на палубе остались только кормчий и вахтенный лейтенант; бриг шел под большим парусом и под марс-зейнями.

В девять часов с половиной из-за Азорских островов взошла луна, осветив ночь, как солнце освещает наш туманный северный день; острова ясно рисовались на горизонте.

Приближались к тому месту, где тело Генриха было брошено в воду. Верный своему обещанию, Самуэль велел позвать Цецилию.

Цецилия тотчас вышла на палубу; она переменила платье, была одета вся в белое, с покрывалом на голове, как невеста.

Она взяла стул и села возле кормчего.