– Прежде чем дать Бобби Хэутону согласие, я говорила с тобой.
– Но ведь я ответил, что не желаю ехать и не хочу, чтобы ехала ты.
– А я объяснила тебе, как это важно!
– Только, ради Бога, не заводи эту патриотическую волынку! – поморщился Клод. – Меня этим не проймешь…
Она удивленно подняла брови.
– Просто в голове не укладывается: как ты можешь быть так равнодушен к судьбе собственной страны? Ведь идет война!
– Это с какой стороны посмотреть. В конце концов, каждый имеет право на свою точку зрения… Но повторяю, мы обручены, и я просил тебя не уезжать. Мне кажется, что мы и здесь внесем достойный вклад в общее дело. Для этого вовсе не требуется пересекать Ла-Манш…
«Ты просто струсил!…» – едва не сорвалось у нее с языка. Но все-таки она промолчала. Как больно было сознавать, что человек, которого любишь, трус.
Они препирались вот уже полчаса, но так и не пришли к соглашению. Настроение у Клода испортилось окончательно, а Кэру измучило его упрямство.
– Кажется, мы никогда не найдем общего языка! – в отчаянии проговорила она.
– Похоже на то, – кивнул он.
– Что ты хочешь этим сказать?
Он передернул плечами. Время для решительных шагов еще не настало.
– Давай на время расстанемся, – предложил он. – Ты отправишься во Францию, а я тем временем займусь делами здесь…
– Но мне тяжело уезжать, зная, в каком состоянии ты остаешься… – вздохнула Кэра.
– Чего же ты от меня хочешь, дорогая? – проворчал он. – Чтобы я писал патриотические песенки, вроде «Марш, марш вперед!» или «Ты меня ждешь», и отправлял их тебе с полевой почтой?
Кэра покраснела.
– Не надо, Клод! – воскликнула она.
Он взял себя в руки и сказал:
– Ну хорошо, будем считать происшедшее между нами досадным недоразумением. Я всегда считал, что не стоит навязывать другому свое мнение. Хватить ссориться!… Давай лучше где-нибудь вместе перекусим.
– Что-то нет настроения, – вздохнула она.
– Ну ладно, – кивнул он. – Тогда я выметаюсь. Встретимся вечером, хорошо?
В горле у Кэры стоял ком. Ей хотелось броситься к нему на шею и чтобы все шло по-прежнему… Но, увы, она чувствовала, что «по-прежнему» уже никогда не будет.
Тем не менее она согласилась:
– Хорошо. До вечера…
– Я позвоню тебе, – сказал он, грациозно поклонившись.
– Спасибо, – пробормотала она.
Он послал ей воздушный поцелуй.
– Прими аспирин, дорогая, и постарайся отдохнуть. До вечера!
Проводив Клода, Кэра вернулась в спальню и, раздевшись, взглянула на себя в зеркало. Слезы застилали ей глаза.
3
Следующие три дня стали для Кэры сплошным мучением. На сцене Клод был, как всегда, очарователен, разговорчив, но казался ей бесконечно далеким. Накануне отъезда он даже любезно пригласил ее на завтрак и прислал подарки: кашемировый коврик и подушку, которые, по его мнению, могли пригодиться ей в дороге. Он проводил ее до такси, но дальше не поехал. Было ясно, что ему не хотелось встречаться с компанией артистов, отправляющихся через Ла-Манш… У него был ужасно отчужденный вид, и Кэра не могла понять, что у него на сердце.
– Прости, что не могу поехать с тобой, – сказал Клод на прощание. – Ты упрямая, и я упрямый… Но все-таки счастливого пути! Не сомневаюсь, когда ты вернешься, тебя буду встречать с оркестрами и цветами…
Таким напутствием он выпроваживал ее из Англии. |