Просто раненый или пленный? Предпочтительнее, конечно, было бы первое, но более вероятно — второе.

Но уже то, что с ним обошлись по-человечески, оказали первую медицинскую помощь, настраивало на оптимистический лад. Хотя еще черт его знает, ради чего оказали ему помощь? Может, для того, чтобы, приведя в относительный порядок, публично казнить? Гадать смысла не было. Ответ мог дать только хозяин этого дома, и ждать его долго не пришлось.

В замке заскрежетал ключ, дверь отворилась, и, держа над головой керосиновую лампу, в подвал вошел старик чеченец. Увидев, что раненый пришел в себя, он повесил на стену «летучую мышь». Отодвинул стул, сняв с него кувшин, присел. Молча закурил, посмотрел на Сергея, спросил с характерным акцентом горца:

— Пришел в себя?

— Где я?

— Не видишь? В подвале.

В логике старику отказать было трудно.

— Это понятно. Я имею в виду, в каком ауле?

— Какой тебе разница?

— Интересно.

— Не надо тебе знать. И спрашивать не надо Ты не куришь?

— Курю.

— Кури.

— Не могу, голова болит.

Старик понимающе кивнул головой:

— Плохой ты был, совсем без сознания.

— Извините, но как мне обращаться к вам?

— Кирханом меня зовут. Так и называй.

— Неудобно по имени-то. Вы же старше.

— Какой разница? Как сказал, так и зови.

— Хорошо, Кирхан, скажите, кроме меня, после боя уцелел кто-нибудь?

— Не знаю. Я там не был.

— Как же я попал сюда?

— Привезли. Отдали. Все. Не спрашивай кто. Не надо.

— Ладно, не буду. Но ответьте, что со мной будет дальше?

Старик вздохнул, глубоко затянулся сигаретой.

— Пока не знаю. Ты лежи. Потом приду скажу.

Сергей хотел продолжить разговор, но чеченец прервал его:

— Принесут кушать, кушай. Отвар принесут, пей. Боль не будет.

Сказав это, он поднялся, забрал лампу и вышел, закрыв за собой дверь.

Антон задумался. Значит, плен. Это очень плохо. Но старик вроде ничего. Похоже, он сам не знает, что делать с русским.

Может, отпустит? А может, у него родственник у наших? Попытается обменять? Или продаст кому-нибудь из своих? Все покажет время.

Только сколько отведено ему, капитану Антонову, времени? Вот в чем вопрос.

Почти как у Шекспира.

Примерно через час пришла женщина. Вся в черном.

Она принесла лепешки, кувшин молока и отвар. Поставила все на стул, бросила на пленника быстрый взгляд.

И словно обожгла им. Столько презрения и ненависти сконцентрировалось в ее мгновенном взгляде.

— Спасибо, — попытался поблагодарить женщину капитан.

В ответ еще один, как выстрел, взгляд. Такой же испепеляющий. И какое-то злостное, угрожающее шептание.

Как шипение смертельно опасной песчаной эфы.

Женщина ушла, но взгляд остался, заставляя чувствовать необъяснимую вину и даже немного страха.

Почему такое к нему отношение этой сравнительно молодой женщины? Видимо, немало горя принесла ей война. И он в ее глазах был олицетворением этой войны.

Заставив себя преодолеть боль, Сергей приподнялся, отхлебнул дрожащим от напряжения ртом отвара. Откинулся, обессилев, на постель. Приступ тошноты вызвал сильные рвотные позывы, а вместе с ним и боль.

Умирать так умирать…

— Зачем не кушал?

— Не могу.

— Надо кушать. Отвар надо пить.

— Сказал же, не могу.

— Не будешь кушать — умрешь.