Я заплакал, мамой клянусь, заплакал. А он мне:

— Не плачь, Кирхан. Живи. За меня живи, за всех, кто не вернется, живи. Твое поколение, оно счастливое…

И умер.

Мы с Ваней вынесли и похоронили тело сержанта Ренько Василия Григорьевича. А потом — Монголия, пустыня Гоби, бои с японцами, с их хваленой Квантунской армией. И все время вместе с Ваней Ивановым.

Братьями стали.

После войны он приезжал ко мне сюда, в тот дом, которого больше нет. Вино пили. За дружбу, за Победу, за друзей павших, за Ренько. И я к нему ездил. Встречали, как самого дорогого гостя. А ты знаешь, что в нашем ауле двадцать семей не чеченских жили? Русские, украинцы, белорусы, дагестанцы, грузины, всех и не перечислишь. И хорошо жили. Дружно. Если у кого праздник, всем аулом гуляли. Кого обидят на стороне, тоже вместе на защиту шли. Не делили, кто чечен, а кто нет. Пока война эта проклятая не грянула. Я тебя не виню, русский, тебе приказали, ты и пошел. Служба. Но только война эта навсегда теперь прорезала в наших душах такую межу, которую не преодолеть. Слава Аллаху, не дожил Иван до этих страшных годов. А мне вот пришлось.

И должен я тебя ненавидеть за то, что собратья твои с моей семьей сделали, и.., не могу. Смотрю на тебя, а вижу Ваню, очень ты на него похож. Того, молодого. Но мне нужны деньги, деньги, чтобы просто выжить. Большего я не прошу. Если бы не это, отпустил бы.

Сумма, которую запросил старик, действительно была ничтожна для сделок подобного характера. И попади его просьба к Буланову, тот, возможно, и смог бы организовать выкуп. Но командир сам оказался в беде.

Сергей написал письмо на имя полковника Яковлева.

Пусть полкан, пославший их на смерть, подсуетится, хотя надежды особой Сергей не питал. Этот Яковлев давно, наверное, в Москве, в своей уютной квартире. Но написал.

И началось ожидание.

Но не знал Антонов, что письмо попадет не по адресу.

То, что произошло неожиданное, Сергей понял, как только в подвал вновь вошел Кирхан.

По его внешнему виду понял.

Старик посмотрел на Сергея как-то виновато, пытаясь спрятать взгляд. В процессе дальнейшего разговора, ставшего для Антонова приговором, чеченец смотрел куда-то в стену. Капитан спросил:

— Что-то не получилось, Кирхан?

— Я не знаю, как тебе сказать.

У Сергея екнуло сердце. Предчувствие нехорошего тупой болью сдавило сердце.

— Говорите, Кирхан.

— Я совершил непоправимую ошибку, старый осел.

Так и есть. Произошло нечто страшное.

— Мне сказали, пусть русский напишет письмо о выкупе. Они передадут куда надо, получат деньги, отдадут мне. Тебя отпустят. Ты написал. Я отнес. Когда старший, Али, прочитал твой письмо, долго смеялся. Я не понимал, почему он смеется. Он спросил: «Так ты хочешь за своего раба всего десять тысяч?» Я ответил: «Да». Он, этот Али, долго смотрел на меня. Смеяться перестал.

«Хорошо, — сказал, — я покупаю русского. Вот тебе деньги». Он дал пачку: «Бери, если тебе больше не надо».

Тут я понял, ЧТО наделал. Но что было делать? Меня проводили до дороги. Я пришел сюда. Вот так.

Невозможно описать состояние Сергея, узнавшего страшную, губительную новость. Он отвернулся от старика.

— Русский? — виновато позвал чеченец. — Они Придут завтра, к вечеру. Сегодня ночью.., уходи.

Сергей резко, вызвав острый приступ боли, повернулся к старику.

— Ты отпускаешь меня? — впервые капитан обратился к Кирхану на «ты».

— Да. Ты же не убивал никого из мирных, и потом, тебя заставили быть здесь.