— Письмо? — раздумчиво переспросил папа.

— Ну да, одно из тех писем, где говорится «Я вас люблю» и все такое, — повторила возбужденная Мегги. — Ах, папочка, быстрее, дядя Дадли уже собирается зажечь спичку.

Но безжалостный огнепоклонник не успел осуществить свой замысел: Барнаби в один миг взобрался на вершину костра и снял с него злополучное пугало с перекосившейся соломенной головой. Дядя Дадли исподтишка следил за папой, безвольно опустив руки. Немного поодаль стоял Вилли, а к нему прижималась дрожащая Ангелина.

Папа, которому теперь помогал сам дядя Дадли, снял пальто с деревянных рук пугала и стал его обследовать, роясь в карманах и даже отодрав подкладку. Дядя Руперт наблюдал за этой сценой, не проронив ни звука.

Мегги собиралась предупредить, что искать бесполезно, потому что письмо исчезло еще раньше, но не смогла вымолвить ни слова. Блеклая луна незаметно превратилась в яркий круглый диск, озарявший землю холодным светом. Костер все еще не разожгли, и все окружающие дрожали, как и смятенная Мегги. Она подошла к сестре, и они прильнули друг к другу, как осиротевшие щенята.

Папа резко выпрямился, уронив старое пальто на землю.

— Вам лучше пойти в дом, — сказал он. Его голос был спокойным, но каким-то чужим. Он отрешенно прошептал, словно обращаясь к самому себе: — Эмма говорила, что поскольку я сочиняю неправдоподобно страшные детективные истории, то не верю, что они могут случиться в жизни. Но теперь я почти убежден: происходит.

Дина заныла от холода и страха. Все, как по команде, направились домой. То ли костра сегодня вечером не будет, то ли дядя Дадли разожжет его позже. Сейчас он, видимо, оставил эту затею. Двор опустел и казался особенно мрачным и пустынным. Когда Мегги приблизилась к дому, ей почудился жалобный крик какой-то незнакомой птицы. Она содрогнулась от предчувствия беды, но ее некому было утешить.

Глава 20

С лестницы снова донеслись чьи-то шаги. Услышав, как они неумолимо приближаются к двери, Эмма потеряла самообладание.

В маленькой комнате было почти совсем темно. Эмму это скорее радовало, так как полумрак приглушал угнетающее влияние господствовавшего здесь ядовитого красного цвета: обоев, дивана, скатерти. Попытки Эммы прорубить хотя бы небольшое отверстие в густых зарослях плюща оказались тщетными. Она так и не смогла дотянуться до густых веток могучего растения; они плотным занавесом отгораживали ее от внешнего мира. Эмме удалось лишь разглядеть расплывчатый абрис луны, чей призрачный свет становился все более ярким и холодным с наступлением темноты.

Время от времени она кричала, звала на помощь, пока у нее хватало сил. Иногда до нее доносился невнятный гул голосов. Эмма поняла, что дом, в который ее заточили, находился не в безлюдной пустыне. Но все же людские голоса раздавались издали, и она потеряла надежду, что ее услышат; она даже засомневалась, не померещилось ли ей все это: возможно, она приняла щебет птиц за живые человеческие голоса…

Эмма потеряла много крови, у нее болела голова, сознание затуманилось; ею овладело одно неодолимое желание — уснуть.

Но не успела Эмма лечь, как на лестнице раздались знакомые шаги.

Она услышала вкрадчивый стук в дверь, и хриплый искаженный голос прошептал:

— Вы написали письмо?

— Да, — солгала она и стиснула руки в ожидании, что наконец-то дверь откроется.

Но хриплый голос распорядился:

— Просуньте его под дверь.

Эмма заметалась. Что же ей делать? Просунуть под дверь сложенный, но чистый листок бумаги? Нет, ее уловка тут же будет раскрыта.

— Я… я начала его писать, но здесь слишком темно, — импровизировала она.