Лысый, напарник заржал, довольный тем, что они обо мне знают то, что якобы скрываю от всего окружающего мира.

— Да нормально, я к ним быстро привыкаю, — я спокойно вытер лицо вафельным полотенцем, раздумывая, какую именно часть жизни они обо мне знают. По всей видимости, выходил срок в последние два-три года.

— А почему имена не меняешь? — Буркнул лысый.

— А именем меня мать нарекла.

— И что?

— Мать — святое.

— Что значит «святое»?

— Тебе не понять. — Ухмыльнулся я. — Так как насчёт денег в обмен на спокойствие? Отдам две трети. По трети на каждого из нас. Каждому по миллиону и расходимся, словно никогда не встречались.

Я посмотрел тяжёлым взглядом в зрачки каждого. Их глазки бегали, они не были уверены в своих дальнейших шагах и поступках. Значит, сомневались, а сомнение — первый признак провала.

Я посеял зёрна сомнения в их проданных на корню душах. И каждым своим новым предложением включал программу, которой подвержены все они, взращённые на принципах: «Деньги делают мир», «Кто правит деньгами — правит миром», «У кого больше денег — тот владыка».

Проще говоря, под корочкой агентов вспыхнули три алые буквы «Д» — Делай Деньги Джон.

Писались по русскому…

Пистолеты опустились. Они придвинулись поближе, шепча, словно боясь своих же микрофонов и камер, что распихали в каждом мало-мальском уголке цивилизованного мира.

— Как ты хочешь провернуть это, Самойлов? — Обронил мелкий.

Я сделал голос совсем тихим, празднуя очередную психологическую победу. Чуть склонился и приблизился, словно скрываюсь от камеры и не хочу, чтобы мой голос услышали. Оба рефлекторно подвинулись, словно загораживая меня от тех камер, от которых я якобы прикрываюсь.

— Всё довольно просто.

Я не хватал пистолетов, красиво и бессмысленно укладывая обоих на пол, перехватывая оружие и героически убегая с погонями через весь город. Слава богу, я не актёр, а простой русский десантник, как мой отец, правда с навыками наёмника. Тем преимуществом, что Железный Данила не имел.

Полые черепа с хрустов встретились, затылки хрустнули друг о друга, и обладатели рухнули на пол, заливая совсем не киношной краской белый кафель.

Последние полгода я поймал себя на том, что больше не умею бить так, чтобы человек просто отключался.

Наверное, профессиональное…

Оксана сидела за столом в компании коротко стриженного парня в пиджаке. У меня складывалось впечатление, что этих пиджаков нашили на всю мировую бригаду однотипных. Агентов словно клонировали из одного человека.

— У нас проблемы, — шепнул я бесцветным голосом на английском в ушко микрофона, отобранного у одного из лежащих на кафеле. Попутно разглядывал из-за двери действия сидящего за столом.

Он подскочил, прилюдно щёлкая затвором «Береты». Профи, мать его.

С пистолетом наперевес, на напрягшихся ногах, словно пистолет весил не менее десяти килограмм, он пошёл к уборной, ожидая, что кто-нибудь обязательно выскочит прямо ему под дуло.

Воспитанные в одном русле, выплавленные в одном горниле, обработанные по одной схеме, они были очень предсказуемы.

Люди. Все мы люди. И делаем одни и те же ошибки.

Третий агент свалился на кафель с проломленной шеей. И — что за напасть? — мне пришлось в третий раз мыть руки…

— Доела, Оксана?

— Объелась. Я не могу больше.

— Не жадничай, в аэровокзале поешь, а потом в самолете, а потом снова в аэровокзале.