Итак, греки не смогли сами найти выход из того тупика, в который их загнала история. Понадобилась грандиозная историческая случайность, воплотившаяся в фигуре Александра Македонского для того, чтобы их цивилизация обрела, так сказать, «второе дыхание» на новых землях, «взятых, как говорили в те времена, на копье» великим завоевателем. Размышляя о причинах этой безысходности, современные историки обычно ссылаются на чрезмерную, по их мнению, приверженность греков к той специфической форме государства, с которой были тесно связаны все самые выдающиеся достижения этого народа. Речь идет, конечно же, о полисе. Действительно, как мы уже видели (см. гл. 4), все созданные ими великие державы рано или поздно распадались на мельчайшие атомы — полисы, не выдержав яростного напора центробежных сил, заключавшихся в этих «элементарных частицах». В то же время политическая мысль греков, несмотря на всю ее склонность к подчас весьма смелым интеллектуальным экспериментам, все же упорно держалась проторенного пути полисной государственности. И в аристотелевской «Политике», написанной, заметим это, значительно позже, чем «Киропедия» Ксенофонта или «Филипп» Исократа, полис с такой неотъемлемой его чертой, как легкая обозримость всей территории и всего гражданского населения, все еще остается главным предметом философского дискурса.

Пускаясь в рассуждения о политическом легкомыслии, а также лени и инертности греков, современные историки обычно ставят им в пример целеустремленных и дисциплинированных римлян, которые сумели превратить свою республику, первоначально также наделенную всеми характерными признаками государства полисного типа, в великую средиземноморскую державу. Но еще задолго до римлян карфагеняне распространили власть своего полиса на обширные территории в Северной Африке, Сицилии, Сардинии и позже в Испании. Таким образом, по крайней мере, в этих двух достаточно показательных случаях полисная форма государства не препятствовала его территориальному росту и созданию империи. Можно вспомнить и некоторые другие исторически более поздние примеры такого сочетания республиканских или, говоря условно, полисных форм государственного устройства с весьма успешной экспансионистской политикой, каковыми в истории средневековой Европы могут служить Венеция и Новгород. Очевидно, корень зла, повергшего весь греческий мир в состояние смертельной прострации, следует искать не просто в полисе самом по себе, а именно в греческом полисе. Иными словами, мы сможем понять природу исторического тупика, в котором Греция оказалась в IV в. до н. э., лишь допустив, что в самой психологии греков, в их менталитете было заключено нечто такое, что препятствовало превращению Афин в греческий вариант Карфагена, а Спарты или Фив в греческий вариант Римской Республики.

Прежде (см. гл. 4) мы уже говорили о том, что сложившаяся в Греции система независимых полисов заключала в себе мощный потенциал культурного созидания, в основу которого уже с самого начала был заложен принцип единства в многообразии. Очевидно, некий внутренний инстинкт подсказывал грекам, что все успехи их цивилизации в очень большой степени зависят от соблюдения этого принципа, а стало быть, и от сохранения состояния политического сепаратизма. Весомыми дополнительными аргументами в пользу именно такого решения этой центральной политической проблемы всей греческой истории могли стать в первую очередь особая приверженность греков к идеалам народовластия, которые в то время могли быть реализованы лишь на уровне автономной полисной общины, но не объединения полисов, затем столь много значивший в их жизни агональный (игровой) инстинкт, непрерывно возбуждавший соперничество как между отдельными полисами, так и внутри них, и, наконец, глубоко укорененное в их психике чувство меры или, говоря иначе, присущий им в большей степени, нежели другим народам древности, эстетический инстинкт, который всегда протестовал против всего, что подавляет человека своей необозримой протяженностью, будь то горы, пустыня или же огромное, протянувшееся на много дней пути государство.