Наконец они закончили и, похоже, договорились, по крайней мере, СДД улыбался и хлопал Деда по плечу. Я отошла подальше, чтобы они не подумали, что я подслушиваю. СДД сел в свою моторку и укатил, а Дед сказал Маме, что он обещал еще приехать.

— Дед, а остальное тело одно и то же? Это не клиника профессора Доуэля? — выдала я животрепещущий вопрос.

— Нет, — ответил Дед быстро, хотя думал он явно совершенно о другом.

— Это нормальный, здоровый человек?

— Нет.

Теперь я почти готова. Мама зовет меня погулять в лес, перед обедом — нагулять аппетит. Мы взбираемся по откосу и бредем среди сосен, в лесу жарко и пахнет медведями. Мне, по крайней мере, кажется, что это именно медведи так пахнут, наверное потому, что медведи любят мед, и пахнет скорее разогретым медом. Мама собирает цветы, я воюю с мухоморами. И тут мы слышим истошный вой Ожуга. Я испугалась, что на него напал какой-то зверь, но вой несется из лагеря, от самой воды. Мы наперегонки мчимся обратно и кубарем скатываемся с кручи. Папа с Ожугом бегают по берегу, Папа тоже что-то кричит и разбрасывает тапочки, вернее, сбрасывает их и бежит в воду.

Меня пробирает дрожь за него, вода холодная, а Папа никогда не увлекался моржеванием. Он тоже понял, что плыть холодно, и выскочил на берег. Мама, не понимая, что происходит, пытается это выяснить, и Папа говорит, что Дед долго не выныривает, а кислород в баллонах уже должен был закончиться. Резиновая лодка, с которой нырял Дед, болтается в ста метрах от берега, но Деда в ней нет.

Родители резво накачивают вторую лодку.

Папа, на ходу надевая водолазный костюм, гребет к лодке Деда, ныряет.

Мы с Ожугом волнуемся на берегу. Ожуг хоть и водолаз, но сегодняшние эксперименты с погружением, похоже, воспитали в нем водобоязнь. Он только виновато смотрит на меня, но к воде даже не подходит.

Папа выныривает и показывает нам обрывок дедовского страховочного троса. Он ныряет еще, а потом еще, пока не заканчивается воздух в баллонах.

Дед пропал… Нет ни его, ни баллонов, ничего.

А ведь у меня уже был готов ответ. Есть голова, нет головы и так далее — это хромой, вроде СДД, который идет себе и идет, а мы смотрим на него из-за забора или ограды, не важно, главное — непрозрачного препятствия, и его голова то выныривает, то прячется…»

13

— Зелень, зелень, вспомним зелень, — бормотал-напевал Турецкий, — вспомним о полях сожженных, как там… об убитых турах, уничтоженных бизонах, о мехах, звериных шкурах… Хм. Забавные стишки сочиняет юный автор дневника. И собака у него забавная. Никогда не слышал такой клички. Ожуг. Даже не ожог. И не обжиг. Ну да мало ли.

Турецкого отвлек назойливый комариный писк. Сосун спикировал ему на левую руку пониже локтя и, пробежавшись в поисках места повкусней, изготовился вонзить хобот в трудовую важняцкую плоть. Но был сражен тяжелой мозолистой ладонью. Мозоли, правда, не на ладони: одна на среднем пальце от шарикового «паркера» (Славка на сорокалетие подарил) и вторая на подушечке указательного — по клавиатуре много стучать приходится, но вампиру от этого не легче.

Интересно, наркоманов комары кусают, задался вдруг вопросом Турецкий, и если кусают, то как им после этого, тоже кайф? Или, может, они тоже подсаживаются и ломаются без дозы?! Это ж какая тяжелая должна быть житуха у комара-наркомана…

А на потолке расселось еще энное количество кровососов.

— Фиг вам, — сказал Турецкий и включил «фумитокс».

С печальным стоном насекомые отрывались от потолка и валились вниз, а вместе с ними проваливался в сладкую дрему «важняк» Турецкий.