|
старокатолики) тысячами собираются на митинги для рассуждений о соединении с восточной церковью, как наиболее соответствующей Христову учению и христианской древности: то церковному историку держаться в своей науке ортодоксальных, католических или протестантских взглядов было бы по меньшей мере несовременно (?) и гораздо естественнее держаться начал, к которым наклоняются в настоящее время сами иномыслящие, составляя либеральную партию в тех вероисповеданиях». Если мы правильно поняли мысль этого ученого, то он находит возможным поставить историка русского на такой точке зрения, стоя на которой он возвышался бы над всеми вероисповедными разномыслиями, — пост конечно очень почтенный; но мы не совсем понимаем тот путь, какой ведет на эту высоту. По суждению этого ученого, западная богословская литература, в своих воззрениях идущая навстречу интересам нашей церкви, и составляет то, что должно поставить историка на высоту, далекую от каких-либо вероисповедных крайностей и заблуждений. Но, к сожалению, не даром же народная пословица гласит: «чужим умом век не проживешь». Где же теперь искать ключ к беспристрастью, научности, путь к высшей точке зрения, при рассмотрении западной церковной жизни и литературы?
Нам кажется, что хотя вообще вопрос о том, в каком отношении должен стоять русский историк к западным и в особенности более серьезным между ними немецким протестантским историческим трудам сам по себе натурален и нередко задается каждым из тех, кто имеет дело с немецкой церковно-исторической литературой, но однако же лучшее разрешение его дает сама практика. Еще со времен Иннокентия Пензенского пользование трудами немецких историков проникло в нравы русских историков, и чем дальше идет с тех пор время, тем это явление становится обычным и распространенным. Но есть ли хоть малейшее основание жаловаться на нашу литературу в том, что она злоупотребляет обычаем, вредит интересам веры, церкви, духовного просвещения? Нет. Основы православия так ясны, что погрешить против них можно только сознательно, а не случайно или вследствие небрежности и неосторожности. Есть, правда, так сказать порубежныя области, лежащие между православием и протестантством, — говорим о вопросах научных, — в этих областях наука православная и протестантская работает часто довольно сходно, так что для человека с узкими воззрениями может представляться, что писатель православный отклоняется от начал своей церкви; но подобное воззрение складывается именно вследствие неясного представления о том: что составляет сущность православия и что не составляет его сущности. Например, критика церковных преданий, критика действий исторических лиц, стоящих высоко в мнении церкви, критика сочинений, уважаемых в практике церковной, но о происхождении которых могут быть неодинаковые суждения (в роде сочинений, приписываемых Дионисию Ареопагиту), — все это может казаться для иного носящим протестантскую окраску, усвоением приемов протестантской науки. Но в сущности православие, как такое, ни чуть не страдает от того, высказывается ли критика по указанным вопросам так или иначе. Оно не может считать себя солидарным со всеми преданиями церковными, со всеми суждениями, какие встречаются в практике церковной о лицах исторических, и со всеми сочинениями, которые часто без оснований приобрели вес в мире православном. Православие стоит выше фактической жизни церкви и потому оно ничего не теряет, если бы в этой фактической стороне церкви не все оставалось в том виде, как это было раньше. Г. Тернер справедливо считает «заслуживающею внимания мысль, высказанную покойным Самариным в его сочинении: Стефан Яворский и Феофан Прокопович, — а эта мысль заключается в следующем: церковь не должна отождествляться ни с какими частными богословскими воззрениями. Это дает ей с одной стороны неуклонную устойчивость неизменной истины, а с другой возможность представлять значительный простор богословскому учению, развивающемуся в её среде». |
