|
Я же ведь вам объяснил, что говорю о самых гнусных, пронырливых и бесстыдных подлецах. Так неужели вы думаете, что они не сумеют убедить всех остальных, что ветер дует именно оттуда, куда они переползли? Тем более, что ветер, о котором идет речь, дует только внутри этой идиомы… Но я что-то слишком долго говорю. По правде сказать, я был намерен молчать до самого расстрела. Военный у стены крякнул и со значением посмотрел на Тимура Тимуровича. - Я вас не познакомил, - сказал Тимур Тимурович. - Это полковник Смирнов, военный психиатр. Он здесь по другому поводу, но вашим случаем тоже заинтересовался. - Очень польщен, полковник, - сказал я, наклоняя голову. Тимур Тимурович наклонился над телефоном и нажал какую-то кнопку. - Сонечка, пожалуйста, четыре кубика, как обычно, - сказал он в трубку. - Прямо у меня, пока он в рубашке. Да, а потом сразу в палату. Повернувшись ко мне, Тимур Тимурович сокрушенно вздохнул и почесал бороду. - Пока нам придется продолжить фармакологический курс, - сказал он. - Я вам скажу честно, что рассматриваю это как свое поражение - пусть маленькое, но все же поражение. Я считаю, что хороший психиатр должен избегать лекарств - они… Ну как это вам объяснить… Как косметика. Не решают проблем, а только прячут их от постороннего глаза. Но в вашем случае не могу придумать ничего другого. Вы должны сами прийти мне на помощь. Ведь чтобы спасти тонущего, недостаточно протянуть руку - надо, чтобы он в ответ подал свою. Сзади открылась дверь, и я услышал тихие шаги за спиной. Мягкие женские пальцы взяли меня за плечо, и я почувствовал, как холодное маленькое жало, пройдя сквозь ткань смирительной рубашки, впилось мне в кожу. - Кстати, - зябко потирая руки, сказал Тимур Тимурович, - хочу заметить, что на дурдомовской фене расстрелом называют не то, что мы колем вам, - то есть обычную смесь аминазина с первитином, а так называемый сульфазиновый крест, то есть четыре инъекции в… Впрочем, надеюсь, что до этого у нас не дойдет. Я не повернул головы, чтобы посмотреть на женщину, делавшую мне укол. Я глядел на расчлененного сине-красно-белого человека на плакате, и когда он тоже начал глядеть на меня, улыбаться и подмигивать, откуда-то издалека донесся голос Тимура Тимуровича: - Да, прямо в палату. Нет, мешать он не будет. Все-таки какое-то воздействие… Он ведь и сам скоро будет сидеть на этом стуле. Чьи-то руки (кажется, это опять были Жербунов и Барболин) сдернули с меня рубашку, подняли за руки и, как мешок с песком, переложили на что-то вроде носилок. Затем перед моими глазами мелькнул дверной косяк, и мы оказались в коридоре. Мое онемевшее тело перемещалось вдоль высоких белых дверей с номерами, а сзади раздавались искаженные голоса и смех переодетых матросов - кажется, они бесстыдно обсуждали женщин. Потом я увидел склоненное надо мной лицо Тимура Тимуровича - оказывается, он шел рядом. - Вы, Петр, конечно, не Пушкин, но все же мы решили вернуть вас в третье отделение, - сказал он и довольно засмеялся. - Там сейчас еще четыре человека, так что с вами будет пять. Вы знаете, что такое групповая терапия по профессору Канашникову? То есть по мне? - Нет, - с трудом промычал я. Мелькание дверей перед глазами стало непереносимым, и я закрыл глаза. - Говоря по-простому, это совместная борьба больных за выздоровление. |
