Митя с тревогой прислушался. Видно, отец ещё не возвращался. В доме было очень тихо.

Вдруг совсем близко, может даже на соседнем дворе, гулко и тяжело ударил снаряд. Весь дом затрясло от этого удара* Стёкла в окнах задребезжали, и дверь с силой захлопнулась.

Митя испугался, скорей спрыгнул с лежанки, на которой спал, и присел на полу под окном.

На улице щёлкали винтовки, доносились чьи-то крики, голоса… Мите стало страшно.

«Пойти разве к дедушке Капитонычу…» — подумал он и, осторожно прижимаясь к стене, выглянул в окно.

Неясные в сером рассвете, мимо бежали люди — по двое, по трое, отстреливаясь на ходу. У одного он увидел на рукаве красную повязку. Такую же носил отец. Они бежали в сторону дороги.

У Мити упало сердце: «Наши отступают…».

Но вот снова, один за другим, разорвались два орудийных снаряда. Митя ничком упал на пол, закрыв руками лицо…

Когда же всё стихло и он снова выглянул в окно, на улице было светло и пусто. У дома, стоявшего напротив, не хватало половины крыши, а на дороге неподвижно лежал человек с красной повязкой на рукаве.

«Где отец? — с испугом подумал мальчик. — Почему не вернулся домой?» Он торопливо сунул ноги в старые отцовы сапоги и выбежал на улицу.

«Товарищ Чапаев где?»

У соседских ворот Митя сразу увидел дедушку Капитоныча. Старик стоял, прислонясь к забору, и плакал. Слёзы текли по его морщинистым тёмным щекам, ветер мотал длинную седую бороду.

— Дедушка! — крикнул Митя и схватил старика за рукав. — Дедушка, чего ты плачешь?

— Город белые взяли… Наших всех… весь отряд порубили… И сына моего, Ванюшку…

— А мой папка где? — крикнул Митя. — Товарищ Чапаев где? — И, не дожидаясь ответа, он побежал в ту сторону, откуда ещё доносилась негромкая и частая перестрелка.

Вот он добежал до конца улицы. Дальше шли сады и огороды. Он обогнул плетень и увидел перед собой степь — пустую, чёрную, холодную… А выстрелы почему-то раздавались уже с другой стороны, на другом краю города.

В горле у Мити пересохло. Ноги подкашивались и вязли в раскисшей весенней земле. Порывистый ветер дул в лицо. Но Митя всё равно бежал вперёд. Скользил, падал, но, не останавливаясь, всё бежал и бежал, сам не зная зачем и куда.

В овраге

И вдруг из крутого оврага, где так часто играл он с ребятами, раздалось тихое ржанье.

Конь в овраге! Откуда в овраге конь?

Митя разом остановился. Не может этого быть! Ему послышалось.

Но голос коня раздался снова. Он звучал тихо, настойчиво, будто призывал на помощь.

Митя, не раздумывая, свернул в сторону и по узкой, еле приметной тропке побежал к оврагу.

Видно, здесь и происходила самая страшная схватка. Под натиском вражеских войск красногвардейский отряд отступил к оврагу.

Зарубленные казачьими шашками, потоптанные конскими копытами, лежали убитые красногвардейцы на последнем весеннем снегу. И возле одного из них, около командира, стоял конь. Подняв голову, будто охраняя своего погибшего хозяина, он тихим голосом звал на помощь.

Митя стремительно сбежал вниз и сразу увидел своего отца. Широко раскинув руки, лежал отец на снегу, и винтовка была с ним рядом.

Митя наклонился, тронул его за руку и дрожащим голосом сказал:

— Пап, папка, вставай… Вставай; папка…

Но отец не шевельнулся. Он не встал, не улыбнулся Мите, не подёргал кончик своего длинного уса. Он не щёлкнул Митюшку по затылку крепкими, жёлтыми от махорки пальцами. Он лежал неподвижный, тихий. Глубокая рана темнела у него на виске, а глаза, широко открытые и застывшие, глядели в небо…

Совсем один

Митя, спотыкаясь, брёл по улице, ничего не видя перед собой, ничего не замечая.