А ехать мне сейчас позарез нужно – здесь мне аборт делать нельзя, там у меня внутри что-то ненормально стало, к опытному врачу надо, а то в Давлеканове и искалечить могут. Да после этого я долго еще не работница, за самой ходить надо... Завтра с утра и поеду. Девчонки пока сами управятся, а там опять Устинья поможет. А если нет – так вы сразу напишите, я приеду. Один черт, эта ребячья визготня у меня все время в ушах звенит, даже чудиться стало. А этот потаскун всегда себе какую-нибудь найдет, я ему для этого дела и не очень-то нужна. А Варваре напишите – знать я ее больше не хочу, чтобы не писала больше и не ездила ко мне.
Анна Матвеевна и сказать ничего не успела – Ирина одним духом выговорила все, повернулась и ушла. Звать ее назад, успокаивать – бесполезно было, сгоряча Ирина могла и не такого наговорить.
Анна Матвеевна вздохнула и задумалась.
На следующее утро Ирина с детьми уехала. На прощанье она разревелась как-то совсем уж по-детски, взахлеб. Обцеловала все лицо матери, руки ее – исхудавшие, пожелтевшие, страшные в своей восковой неестественной неподвижности. Глядя на нее, заревели и девчонки, полезли к бабушке – и тут уж никакая выдержка не помогла, Анна Матвеевна запричитала в голос, Михаил Федорович силой оттащил Ирину от кровати, Гришка увел девчонок, Надька и Верка еще раньше не выдержали этой сцены, выбежали из комнаты, закрывая лица руками.
Когда услышала Анна Матвеевна цоканье подков и стук колес – темнеть начало в глазах, и сердце билось неровно, толчками, и она со страхом думала – вдруг остановится?
Вошел Михаил Федорович, сел рядом, взял ее руку – и от этого сразу легче стало Анне Матвеевне. Она с трудом повернулась на бок, прижалась лицом к его руке – и наплакалась вволю, а Михаил Федорович сидел рядом, молчал, легонько поглаживал другой рукой исхудавшее плечо Анны Матвеевны.
12
И еще месяц прошел.
Анне Матвеевне было ни лучше, ни хуже – боли даже как будто меньше стали, или она просто притерпелась к ним. Но худела все больше, ела чуть-чуть – от еды воротило ее, через силу сметану и яйца могла есть, а от одного запаха мясного начинало тошнить.
Михаил Федорович все время с пчелами возился, всю тяжелую работу по дому Гришка делал; и девчонкам доставалось, но они как-то ухитрялись еще и в колхозе на уборке поработать – все на трудодни что-то получат, урожай хороший был, не то что прошлый год, когда чуть не впроголодь сидели. Заглядывала и Устинья – хлеб испечь, одежонку залатать.
Анна Матвеевна становилась все молчаливее, подолгу задумывалась – так, что и не слышала, как окликали ее. А спроси ее – о чем думает? – и не сумела бы ответить. Были это какие-то неясные воспоминания, их даже и воспоминаниями назвать нельзя – что-то бесформенное, расплывчатое, о чем и сказать определенно трудно – было это или не было.
Варвара из Крыма письмо прислала. Извинялась, что приехать не могла, писала, что скучно там и дорого все, а красоты хваленой и в помине нету – везде люди толкутся, на пляже свободного места не сыщешь, а загорать ей нельзя – в первый же день с непривычки обгорела так, что вся кожа волдырями вздулась.
Невесело стало от этого письма Анне Матвеевне, и в который уже раз задумалась она о Варваре – что за человек такой в их роду, откуда появился? Везде только плохое видит, всегда жалуется на что-нибудь, всегда чем-то недовольна, к людям доброты никакой нету – почему? И сейчас вот – поехала в места, куда все люди рвутся, которые красотой своей на весь мир прославились, море там, солнце весь день, горы – жить бы да радоваться, если уж возможность такая выпала, а ей опять все не так. Да где же те места и те люди, с которыми ей хорошо-то было бы? Часто удивлялась Анна Матвеевна на свою дочь, понять не могла – как можно так жить? Ведь люди-то кругом почти все хорошие, тех, что с умыслом злые и недобрые, разве что одного из сотни найдешь, – ей-то, Варваре, почему все так плохо кажется? Ну ладно, некрасивая, да ведь и не урод – мало ли есть таких некрасивых, которые за всю жизнь ни одного плохого слова людям не сказали? Что она с этой красотой-то делала бы? Муж хороший, добрый, квартира в городе, работа легкая, не грязная, сама здорова, а что еще нужно – и сама не знает. |