– Ребята дома? – спросила она.

– Дома.

– Последи, чтобы не вошли, пока говорить будем.

Михаил Федорович вышел, услал Олюшку к соседке, вернулся, неуверенно посмотрел на Анну Матвеевну – о чем она говорить хочет? Она с тихой улыбкой попросила:

– Сядь, Миша, поближе, а то голосу не хватает.

– Может, потом поговорим?

– Потом поздно будет.

Михаил Федорович осторожно придвинулся к ней вместе со стулом, наклонился. Анна Матвеевна с жалостью посмотрела на него:

– Экий ты худущий стал... Ел бы хоть лучше.

– Да ты обо мне не беспокойся, мать... Сама поправляйся. А я железный, меня надолго хватит.

– Я вот... тоже железная была... – не сразу выговорила Анна Матвеевна. – Да и на меня ржа нашлась... проела все.

– А ты не думай об этом. Поправишься.

– Не поправлюсь, Миша. Помру скоро, – спокойно сказала Анна Матвеевна, и Михаил Федорович изменился в лице – понял, что бесполезно притворяться. Опустил глаза, промолчал, да и Анна Матвеевна ему на выручку пришла, сразу же дальше заговорила: – Мы – не дети маленькие, в прятки играть нечего. Сколько еще жива буду – не знаю, но только скоро помру, потому давай сразу обо всем договоримся, пока я еще в памяти и говорить могу. Знаю, нелегко тебе это слухать, да ить и мне... – замолчала Анна Матвеевна. Молчал и Михаил Федорович, слушал дальше, опустив голову. – Как умирать буду – попов не зови, а потом уж какого-нибудь дьячка или старушку найди, чтобы почитала надо мной молитвы. Похорони рядом с Колюшкой, там место есть. Смертное себе я не успела приготовить, скажешь Перфильевне, чтобы сшила, да загодя, не наспех чтоб было. Сегодня прямо и скажи, а то не запоздниться бы. Она бабка добрая, сделает, а ты денег ей потом дай, сколько надо. Пока не помру, никого не зови, не нужно. А потом дай телеграммы всем – дочерям, Лешке, Андрею, а больше никого не надо звать. Ну, а тут и сами придут, кто захочет.

Тяжело было говорить Анне Матвеевне – замолчала, собираясь с силами, дышала натужно, сипло. Михаил Федорович боялся смотреть на нее. Потом взглянул – Анна Матвеевна чуть прикрыла глаза, но были они так же ясны и смотрели на него внимательно и чуть строго. Снова заговорила Анна Матвеевна:

– Богатых поминок не устраивай, не до того. Мне все едино будет, а вам дальше жить. А люди поймут, не осудят. И никаких памятников на моей могиле не надо – поставь деревянный крест, и хватит. Дочерям наказ мой передай, чтобы дом не забывали, заботились о тебе, об Гришке да об Олюшке. А Варваре особо скажи, чтобы с Надькой мирно жила, не обижала ее. Еще Андрею мою просьбу передай, чтоб помирился с Алексеем. Насчет матери ничего не скажу, а с братом пусть помирится... Если может, – не сразу добавила Анна Матвеевна. – А теперь самое главное, Миша. Но сначала обещай, что исполнишь.

– О чем ты, мать? – с тревогой спросил Михаил Федорович, вглядываясь в ее лицо.

– Поклянись, что сделаешь, потом говорить буду, – тихим, бессильным голосом сказала Анна Матвеевна.

– Да в чем клясться?

– Не спрашивай, клянись! – возвысила голос Анна Матвеевна, и капли пота выступили у нее на лбу – силы ее заметно убывали.

– Клянусь... – еле выговорил Михаил Федорович.

– Ну вот... и слава богу... И клятву эту помни, не забывай, что давал ее перед смертью моей и нарушить ее – страшный грех.

И снова замолчала Анна Матвеевна, собираясь с силами, тяжело перевела дыхание.

– Как похоронишь меня, справишь сороковой день – сразу женись на Устинье, если согласится пойти за тебя.