|
Страшно и дико видеть землю, зарастающую без ухода березняком, тем более такую землю, где палку воткни, она прорастет. Но еще страшнее видеть на полях трактора с бронированными кабинами. Это значит, идет война. И трактора эти как из какого-то другого, неведомого и страшного мира.
Того, где Гитлер все-таки победил…
Киев, Украина. Декабрь 2013 года
Давал себе зарок не идти и все же пошел… День был солнечный, морозный, но морозный по-киевски, когда мороз щиплет щеки, а не обжигает льдом, как на Урале. Я накупил в супермаркете большую сумку продуктов и вдруг понял, что на автомате делаю то, что делал бы, отправляясь в тыл врага, – леплю легенду. Я шел к сыну и лепил себе легенду… Выйдя из супермаркета, я так разозлился, что едва не бросил пакет с едой… к чертовой матери, и пошел прочь. Но потом подумал, что я должен. Должен видеть. Должен понять. Должен выслушать. Должен… Долг – это то, что ведет меня вперед по жизни… долг, долг, долг… Не знаю только, где и кому так успел я задолжать… Из маршруток вываливался народ. Подъезжали машины. Было заметно тех, кто с Майдана, – от них пахло гарью, грязная одежда и остекленевший какой-то взгляд, я такое видел после боев в Грозном… а теперь это было в Киеве, в году две тысячи тринадцать от Рождества Христова. Баррикада на Прорезной представляла из себя кучу всякого строительного хлама, укрепленного мешками со снегом, пролитыми водой, получался этакий снежно укрепленный монолит. Баррикады были невысокими, мне по плечо. Был проход примерно на два человека, и по нему шли киевляне, так же банально, как на прогулку. Майдановские боевики равнодушно смотрели на происходящее, ни во что не вмешиваясь. Один звонил по мобиле, разговаривал эмоционально… Я набрал номер сына и тут же скинул. Это сигнал, что я здесь. Потом подошел к тому, говорящему, подождал, пока он закончит. – Дай позвонить… Он недоуменно посмотрел на меня. – Там, там волонтеры. – Позвонить, говорю, дай… Мы посмотрели друг на друга, потом он нехотя протянул телефон. Я умею быть убедительным, когда надо. Правда, к моей семье это не относится. Причем в полном составе…
Он был похож на меня, Маринка пошла в мать, а он в меня. Только волосы, как и у матери, светло-пшеничные. К сожалению, и характер… – Па… Я молча протянул ему пакет. – Я не просил… – В детстве ты тоже много чего не просил. Он смутился, взял пакет и тут же отдал одному из майдановцев. Я не знаю, зачем он это делает. Бунт против меня… это понятно. Но этот бунт… – Здесь есть где посидеть?
– Зачем ты здесь? – в лоб спросил я. Славик молчал. Пил горячий кофе, обхватив кружку обеими руками. Замерз. – Помнишь, как я тебе говорил? То, что нельзя уместить в несколько слов, – скорее всего полная ерунда. – Я здесь, потому что иначе нельзя. – Нельзя? Почему тогда здесь нет меня? – Па… Я вдруг понял, что он хотел сказать, – потому что ты русский. Но промолчал. – Здесь рождается новая страна, понимаешь? Страна без грязи, без лжи… Вот скажи, тебе понравилось, как с тобой обошлись, а? Я вздохнул. – Это жизнь. Она бьет – и ты бьешь в ответ. Я знал цену с самого начала. – А я не хочу так, понимаешь! Не хочу! – А как ты хочешь? – Чтобы честно все было, понимаешь? Чтобы… Он замолчал. |
