Женя достала из шкафа фотографию Есенина, недавно купленную, и поставила на стол. Рядом зажгла тоненькую церковную свечу. На карточке Есенин светился молодостью и задором, улыбался, держа в руке трубку. Было ему лет двадцать. Женя налила в стопки густое красное вино, и подруги молча выпили. Галя не могла отвести взгляд от фотографии.

— Как ты? — спросила Женя, не в силах найти подходящие слова.

— Это был рок, — вздрогнув, словно ей стало холодно в натопленной комнате, и зябко поежившись, ответила Галя. — Насмешливый и безжалостный. Сергей перед поездкой в Ленинград позвонил мне, просил прийти на вокзал. Сказал, что с Толстой расстался. Я не поехала. Холодно с ним поговорила, сравнила себя с собачкой, которую приманивают свистом, а потом отгоняют палкой. Не поехала… Хотя могла. Обида во мне клокотала, заглушая все чувства, вытеснив разум. Уехала на отдых. Хотела развеяться, забыть — чтобы помнить. Все мои поступки были продиктованы обидой… Не хочу об этом говорить. О смерти Сережи узнала из газет, которые пришли с опозданием, и не попала на похороны.

— Я тоже не смогла поехать в Ленинград, Анюта внезапно прихворнула.

— Его смерть расставила все по своим местам, ответила на все вопросы. У него это была смертная тоска, оттого и был такой. Оттого так больно мне! И такая же смертная тоска по нему и у меня. Все ерунда. Тому, кто видел его, по-настоящему никого не увидеть, никого не любить. А жизнь однобокая — тоже ерунда. Помнишь, в нашу последнюю встречу я говорила о крохотной «надежде»? Она осуществилась, но это уже непоправимо.

— Смерть заставляет переосмысливать жизнь. Отсекает наносное, поверхностное, оставляя главное, — согласилась Женя.

— Женя, ты знаешь, я убежденная атеистка… Но сейчас мне хочется, чтобы Церковь была права, говоря, что после смерти душа еще сорок дней находится на земле. И если душа Сергея сейчас невидимо рядом с нами, я хочу попросить у нее прощение за то, что иногда была к нему несправедлива.

Подруги засиделись до поздней ночи. Женя предлагала Гале остаться переночевать, но та не согласилась и ушла.

Женя смотрела ей вслед и мучилась сомнениями, правильно ли она сделала, что не рассказала подруге о посетивших ее пророческих видениях, нашедших первое подтверждение в смерти Есенина. Смерть Есенина была совсем не такой, как прочитала в газетах. Барченко после разговора с Бокием вернулся встревоженный и приказал ей не распространяться на эту тему. Он хотел уничтожить письмо, но Женя упросила отдать его ей, пообещав надежно спрятать.

После ареста и смерти Ганина личной жизни у Жени не было. Все ее время заполняли работа, дом и маленькая Анюта. Близких подруг, кроме Гали Бениславской, она не завела: женщины, которые работали в лаборатории, ее не интересовали и желания сблизиться с ними не было.

По настоянию Барченко она стала готовиться к поступлению в Московский университет. При такой загруженности и нехватке свободного времени она вечерами болезненно ощущала свое одиночество, иногда даже до слез. Ложась в постель, Женя долго не могла уснуть. Ее мучили видения из прошлого, воспоминания о мужчинах, с которыми она была близка. Порой Жене казалось, что она ощущает их физически. Хуже всего было то, что ее тянуло к Блюмкину — к человеку, которого она должна была бы ненавидеть. И случай, когда он силой взял ее у себя в ванной, обрел притягательную силу.

Подобные грезы ее раздражали, и она засиживалась за учебниками до поздней ночи, занимаясь до изнеможения, лишь бы осталось сил добрести до кровати и провалиться в сон без сновидений.

У Блюмкина, как она узнала, появилась новая любовь. Младшая дочь знаменитого уже умершего композитора Ильи Саца — Нина, двадцатилетняя студентка Московского университета.