Он все-таки молодец — умеет поговорить! Долго гуляли, пока не настало время расходиться. Наконец расстались и мы, довольные друг другом.

На следующее утро, как только все собрались, начали танцевать. Меня пригласил солдат, который был самым интересным, но, конечно, после Сережи. Я решила воспользоваться случаем и испытать Сережу. Ему не пришлось танцевать, потому что он играл. Я сделала вид, что очень интересуюсь своим кавалером, завела оживленный разговор, а сама следила за Сережей. Я была удивлена, до чего он неопытен! Совершенно не умеет скрывать свои чувства. На его лице, кажется, можно было прочитать все мысли.

Меня взял задор, страшно захотелось его поддразнить Конечно, мне это блестяще удалось, потому что солдат пошел меня провожать. Я позвала его к нам гулять. Он обещал прийти в следующее воскресенье, но обещания своего не исполнил.

Жизнь моя опять потекла по-старому. По будням то шью, то брожу по лесу. По праздникам хожу в Палкино, там устраиваются маленькие гулянья, приходят кавалеры. Несколько раз была в Галиче, но он утратил свою первоначальную прелесть и интерес. И я больше не намерена ходить туда. Дома лучше. Жду воскресенья, в Палкино опять будет веселье.

Почерк меняется, следует приписка:

Боже мой, неужели я была так наивна? Уже третий год шла кровопролитная война, медленно и неуклонно толкающая Россию в пропасть, а я в своем дневнике о ней ни разу не вспоминаю. Сейчас читаешь воспоминания тех лет и кажется, что революционный Питер никого не мог оставить равнодушным, не отправить на ту или другую сторону баррикад будущей братоубийственной войны. А я хотела просто жить, радоваться, любить — может, это только я была такой несознательной? По малолетству и ветрености недопонимала этого? Но мои родные, знакомые, друзья… Неужели все они не замечали надвигающихся великих ПЕРЕМЕН? И когда они наступили, безропотно приняли их как само собой разумеющиеся…

Петроград. 1 августа 1917 года, вторник, 9 часов

Лето прошло, а я его и не видела. Так мало было отрадных дней. Только несколько деньков оставили у меня сильные, неизгладимые впечатления и светлые воспоминания. Правда, прошлая неделя была такая бурная. От нас чуть не ушел отец, к приятельнице мамы Серафиме-Симе, но вовремя одумался.

Эта семейная революция так повлияла на меня, что эти тяжелые воспоминания тревожат сладкие впечатления, под которыми я сейчас нахожусь.

У меня начался роман, только не знаю, какой он будет: большой или маленький. События покажут. Сначала я своему чувству не придала большого значения, а теперь волнуюсь, как бы оно не превратилось в слишком серьезное. Начну сначала. Некий Шурочка Кожушкевич, товарищ наших хороших знакомых, познакомил нас со своим братом Вовочкой, юнкером технического артиллерийского училища. С первого знакомства я не обратила на него внимания. А потом, когда стала проводить с ним время, гулять, а Шура вместе с Таней, он начал мне нравиться. Я сначала не придала этому значения — нравится он, но могут нравиться и другие. Мы стали все чаще встречаться, конечно, на вокзале, больше разговаривать, были солидарны во многих вещах друг с другом. А потом мы с Таней захотели немного пожеманиться и перестали ходить на станцию.

В Троицын День поехали мы на Удельную, до вечера гуляли довольно скучно. Наконец собрались поехать домой поездом в 11 часов и направились на станцию. Уже близко к станции слышу, что кто-то меня окликнул. Оказалось, что это наша вокзальная шатия: Ганя, Коля Чулов, Шура и Володя Кожушкевичи. Конечно, они нас уговорили остаться погулять с ними. Таня, Лида и Коля пошли вперед, а я с Ганей, Шурой и Вовой отстала. Зачем-то им понадобилось свернуть с дороги на лесную тропинку. Коля, Лида и Таня ушли от нас дальше, а мы так и остались вчетвером. Пришли на поляну, выбрали укромное местечко между елочками, Вова разостлал свою шинель, и мы уселись.