Я старалась порадоваться за Касю. За себя-то я по большей части горевала. Тяжко это — сидеть в одиночестве в холодной комнате на вершине башни, под замком. Дракон праздник не отмечал, небось вообще не отдавал себе отчета, какой сегодня день. Я, как всегда, спустилась в библиотеку, пробубнила очередное заклинание, он покричал немножко и отослал меня восвояси.

Пытаясь бороться с одиночеством, я спустилась в кухню и сготовила себе небольшой пир: ветчину, кашу и печеные яблоки. Но когда я выложила все на блюдо, мой стол по-прежнему смотрелся так простенько и пусто, что впервые в жизни я использовала «лиринталем» для себя — ведь хочется же хоть немножечко праздника. Воздух всколыхнулся, пошел рябью — и вот уже передо мною восхитительное блюдо жареной свинины, розоватой, сочной, с пылу с жару; моя самая любимая крутая пшенная каша, сваренная с растопленным маслом, и с ржаными хлебными крошками в середке; горка свежего гороха — в деревне он появится на столе не раньше весны, и пирог-тайглах: я такой пробовала только раз в жизни, за столом у старицы, в тот год, когда настала очередь моей семье идти к ней в гости в пору жатвы. Тут и засахаренные фрукты, точно цветные драгоценные камни, и безупречные золотисто-коричневые шарики сладкого сдобного теста, и мелкие белесые орешки — и все это залито глазурью и блестит медовым сиропом.

И все равно — никакой это не зимнепраздничный ужин. Живот предвкушающе не сводит от голода, после того, как целый день готовишь, моешь и чистишь не покладая рук; не слышен радостный шум, как оно бывает, когда вокруг стола теснится множество гостей и все смеются и тянутся к тарелкам. Глядя на мой жалкий пир, я почувствовала себя еще более отчаянно одинокой. Я подумала о маме — как она там стряпает одна, и даже мои неумелые руки ей не в помощь, — и глаза у меня защипало. Я уткнулась в подушку, так и не притронувшись к подносу на столе.

Два дня спустя я все еще ходила с распухшими глазами, разнесчастная и неуклюжая даже больше обычного. Тогда-то и прибыл гонец: нетерпеливо прогрохотали копыта, раздался громкий стук в ворота. Дракон отложил книгу, по которой пытался меня учить, и я поплелась за ним вниз по лестнице. Двери сами распахнулись перед хозяином, и гонец едва не ввалился внутрь. На нем было темно-желтое сюрко Желтых Топей, по лицу струился пот. Он преклонил колена, бледный как полотно, сглотнул и, не дожидаясь дозволения говорить, выпалил:

— Милорд барон умоляет вас тотчас же поспешить к нему. На нас напала химера, с горного перевала…

— Что? — резко бросил Дракон. — Для них не сезон. Что это за тварь, опиши в точности! Какой-то идиот обозвал виверну химерой, а другие и подхватили…

Гонец замотал головой туда-сюда, точно грузилом на леске:

— Хвост змеи, крылья летучей мыши, голова козла… я ее своими глазами видел, господин Дракон, поэтому мой господин меня и послал…

Дракон раздраженно прошипел сквозь зубы: как смеет какая-то химера причинять ему неудобства, явившись не в свой сезон?! Что до меня, я ничегошеньки не понимала, тем более с какой стати для химеры должны быть сезоны. Она же тварь магическая и вольна являться, когда вздумается.

— Попытайся не быть полной идиоткой, — рявкнул Дракон, пока я трусила за ним обратно в лабораторию. Он отпер дорожный сундучок и теперь приказывал мне подать то и это. Я с упавшим сердцем приносила те склянки, что он просил — очень-очень осторожно.

— Из того, что химера рождается посредством порченой магии, еще не следует, что она не живая тварь со своей собственной природой. Химеры по большей части происходят от змей, потому что вылупляются из яиц. Кровь у них холодная. Зимой они застывают неподвижно и стараются по возможности разлечься под солнцем.