Заверяющая подпись дежурного секретаря.

В конце подписи — точка.

Подъезжая к дому Марины, Турецкий подумал, что первое, что нужно сделать сейчас, так это прогулять Рагдая: бедный пес очень мало гулял эти последние дни, пока Турецкий изучал архив, оставленный Невельским. Турецкий испытывал угрызения совести, вспоминая запертого пса.

О том, что он только что вынудил бывшего одноклассника покончить с собой, А. Б. Турецкий вовсе не жалел.

Наоборот, в нем все более и более накапливалась обида на окружавших его людей, каждый из которых преследовал, в сущности, лишь свои личные цели, начиная с его родной матери, не звонившей ему, наверно, аж с лета, и кончая Меркуловым, который мог бесцеремонно влезть в его дела, подкидывать советы, предостерегать. Однако своими же секретами, делами, успехами и неудачами эта старая хитрая сволочь особо не делился.

Поймав себя на мысли, что он в уме внезапно обозвал Меркулова «старой хитрой сволочью», Турецкий удивился, но ненадолго: Меркулов старый? Да уж, немолодой. Меркулов хитрый? Не без того: чего-чего, а уж хитрожопости-то у Кости на двух членов Политбюро с довеском хватит да еще останется. Меркулов сволочь? А кто ж еще: когда копается в твоем, да и советует вдобавок, загадки разные загадывает, а про себя, про свой Ташкент — молчок. Друзья так поступают? Нет, никогда! Так поступают только сволочи.

Погуляв с Рагдаем от души час сорок пять, Турецкий, прежде чем заняться ужином, решил пойти ополоснуться в душ.

Вся эта история с Карнауховым оставила в его душе какой-то мерзкий отпечаток, ощущение грязи на теле и в душе. Казалось, это чувство можно смыть, приняв горячий душ, а вслед за тем — холодный.

Еще ему хотелось промыть как следует глаза, которые явно и сильно пострадали от сегодняшней киносъемки; не то чтобы теперь, к вечеру, они чесались или болели, а как-то странно зудели. Промыть и промассировать глаза было просто необходимо.

Турецкий успел принять только горячий душ, но не успел перейти к холодному, как в дверь квартиры кто-то позвонил.

— А ну их к черту всех! — решил было Турецкий, но вдруг подумал, что это может быть посыльный от Навроде: с глазными каплями, которые ему Навроде обещал прислать под вечер…

Накинув купальный халат, Турецкий пошлепал, оставляя Мокрые следы на паркете, к входной двери.

Тьфу, дьявол!

Это были Сережа Седых и Меркулов!

Принес же черт их без предупреждения!

— Приветствую! Я — в душе. Проходите, раздевайтесь. Я сейчас… Домоюсь. Телевизор там включите.

— Да-да, — Меркулов как-то робко крякнул, отводя глаза. — Мы подождем, конечно. Ты не спеши особо. Время есть.

«Ага, — решил Турецкий, залезая снова под душ, — ты в отпуск тут на Новый год приехал, у тебя есть время впираться к людям без звонка, дидактикой глушить… Анализ-синтез и дедукция… Как по архивам да по дачам лазить — это тебя нет, а обсудить все новости за коньяком — пожал-те…»

Залезая под душ, Турецкий твердо решил снова начать с горячей воды и мыться как следует, как захочется — и час и два…

Он очень устал, в нем накипала злоба. Глаза от душа перестали вроде бы зудеть, но начали гореть огнем, как будто воспалились. Турецкий знал, что существует такая болезнь глаз, от долгого смотрения на электросварку или на снег при солнце. Как называется? А, «зайчика поймать». Тут надо спитым чаем промывать. Терпеть. А может быть, к врачу? Нет, все вкривь и вкось, все, черт, не слава Богу!

— Ты обратил внимание, какие у Александра-то глаза? — спросил Меркулов в комнате Сережу.

— Да, Константин Дмитриевич, обратил. Страшные глаза.