— Молчать! — гаркнул Бич.

Строй продолжал напевать.

— Молчать, я сказал!! — Бич покраснел.

Строй напевал.

Бич быстро пошел вдоль строя и вдруг остановился как вкопанный точно напротив Турецкого.

— Да вот он! Взять его!

…Дорога. Длинная дорога вьется наверх, на плато, к Мясорубке.

Справа и слева народ — согнали смотреть.

Турецкого вели по дороге со связанными за спиной руками.

Тихо звучала музыка, исходящая от него.

— Давай! — приземистый коренастый мужик крестьянского вида повернулся в толпе к соседу, худому, высокому, с тонкими чертами лица: — Ну же! Пора!

— Сейчас… Не тревожь.

— Что ж ты? А говорил, фокусником был.

— Был, — согласно кивнул худой. — Пока не подох.

— Ну? Ну же?

— Ну подожди…

Бывший фокусник смотрел на Турецкого не отрываясь… Взгляд его вдруг озарился каким-то внутренним светом и силой и тут же вмиг остекленел, став острым, пронзительным.

И перед Турецким на дорогу внезапно упал с неба цветок — простая ромашка.

Бич-охранник откинул ее прочь с дороги ногой.

Напрасно: воля к жизни зазвучала значительно громче.

Ромашки, васильки, колокольчики падали и падали, а воля к жизни лилась и лилась: Турецкий прощался с людьми и с миром, пусть страшным и безысходным, но таким родным…

Цветы все падали, а Мясорубка приближалась.

Воля к жизни звучала до последнего, он уходил в Мясорубку все глубже, а воля к жизни становилась все громче.

И только в последний, самый последний момент душа его вдруг исторгла крик — крик леденящий, визгливый, истошный, по-детски пронзительный…

Он ощутил невыносимый холод и резь в глазах от ярчайшего света. Кругом громоздились приборы, крутились, вращались сразу в двух противоположных направлениях: по часовой стрелке и против… Кто-то тянул его из какого-то стеклянного гроба за ноги — вверх и заваливая на бок…

Он, ничего не соображая, все же сумел сесть.

Измученная родами Марина расслабилась и улыбнулась выстраданно…

— Глюкозу — в капельницу, — услышал он знакомый голос. — А впрочем, ладно… Обойдется пивом.

Он осторожно повернулся головой, всем телом на этот голос.

На него пристально смотрело знакомое до боли лицо Грамова.

Но вот что странно: глаза Грамова ходили ходуном, каждый глаз сам по себе, вращались в орбитах…

— Ы-ы-ы… — сказал удивленно Турецкий, указывая пальцем на глаза Грамова.

— Ага. У тебя тоже, — ответил Алексей Николаевич. — Это я под боковое излучение попал. Сейчас пройдет.

Грамов держался стойко, но руки у него заметно дрожали.

Трясущимися пальцами Грамов извлек из нагрудного кармана белоснежного халата большой бульонный кубик «Knorr» и, не отводя прыгающего, не фиксируемого взгляда от Турецкого, натренированным движением, не глядя развернул упаковку, кинул кубик в рот, стал жевать.

— Гы-ы-ы… — Лицо Турецкого расплылось, но он овладел собой, переходя на членораздельное общение — Вы… Зачем… Кубики… едите?

— Жрать жутко хочется! — объяснил Грамов.

8

— Я собрал вас здесь, чтобы, во-первых, извиниться перед вами, во-вторых, чтоб объяснить детали, если это будет нужно. Ну, одним словом, как водится, разбор полетов, — Грамов кивнул и помолчал, задумавшись.