И вдруг свершилось чудо – перед ним встал город. С башнями, минаретами и высокими зубчатыми стенами; засверкали под жарким солнцем разноцветные изразцы на куполах дворцов, протяжно и сипло затрубили длинные трубы, поднятые стражами на стенах, медленно раскрылись богато изукрашенные ворота и он, не в силах сдержать радостного волнения, ступил на опустившийся подъемный мост. Один из стражей предостерегающе крикнул, выдернул из висевшего у него за спиной колчана стрелу и наложил ее на лук, но Тоболин смело шел вперед. Лук натянулся в сильных руках, стукнула тетива, и длинная стрела, свистнув в неподвижном знойном воздухе, ударила профессора в самое сердце…

– Сдох, – приподняв пальцем веко хозяина, констатировал Этьен. – Я же говорил – слабый.

– Не может быть! – Гришин торопливо схватил вялую руку Тоболина, пытаясь нащупать пульс. Не ощутив биения сердца, припал ухом к груди профессора. Выпрямившись, грубо выругался и окликнул крепыша: – Что там?

– Пусто, – появляясь в дверях, уныло сообщил тот. – Деньги брать?

– Бери, – наблюдая, как одевается Этьен, буркнул Алексей Владимирович и сердито пристукнул кулаком по подлокотнику кресла, к которому было привязано тело Тоболина. – Черт бы тебя!

Этьен застегнул пиджак. Поглядев в окно, свернул накидку и повесил ее на руку.

– Дождь кончился, – громко, как все глуховатые люди, сообщил он, ни к кому не обращаясь.

– Минуту, я позвоню в редакцию, – Гришин, обернув руку платком, взял телефонную трубку и, ожидая ответа, наблюдал, как крепыш уничтожал следы их пребывания в квартире: – «Русская мысль»? Агентами Чека сегодня убит на своей вилле профессор Тоболин, наша научная гордость, известнейший востоковед. Тяжелая утрата. Кто говорит? Его дальний родственник…

* * *

Смерть отца – неожиданная, трагическая, страшная – просто подкосила Евгения Тоболина. Он, не думая, иногда невпопад, отвечал на вопросы окружающих, куда-то ходил, подписывал различные бумаги, договаривался в церкви об отпевании, выслушивал искренние и неискренние соболезнования, читал телеграммы и письма, отвечал на телефонные звонки, а в голове билась одна мысль – все разом рухнуло, весь устоявшийся, привычный мир…

Хоронили отца на маленьком русском кладбище, расположенном на окраине города. День выдался сухой, теплый, проститься с покойным пришли многие, и церковь была полна народа. Чопорные старики, старухи в черном, с кружевными темными накидками на седых головах, товарищи по колледжу, знакомые отца. Запах ладана, тусклое сияние позолоты алтаря и высокого иконостаса, душный, от множества свечей, воздух. Заметив в толпе Павла Сарычева, Евгений кивнул ему. Павел Петрович в ответ прикрыл глаза и перекрестился, тихонько подпевая небольшому хору.

Про Павла Петровича Сарычева среди эмигрантов ходили разные слухи – одни авторитетно утверждали, что он служил у Каппеля, другие, что у Пепеляева, третьи, что воевал в Донском корпусе Добровольческой армии Деникина и кружным путем попал сюда, в Азию. Некоторые рассказывали, что Сарычев якобы незаконнорожденный сын крупного вельможи, что он служил в контрразведке у барона Врангеля, был морским офицером на Балтике. Ходили байки про его удачливость в карточной игре и что он вроде бы не совсем чист на руку за игорным столом. Но прямо никто такого говорить не решался – всем доподлинно было известно, как метко стреляет Павел Петрович. Однажды он на пари сшиб из нагана высоко подброшенный гривенник.