– Все шутите, – печально сказал Евгений, – а я, между прочим, серьезно.

– Если серьезно, то давай договоримся больше никогда не затрагивать эту тему, – Сарычев выбросил недокуренную папиросу и надел шляпу. – Пошли, помянем отца по православному обычаю.

Шагая рядом с ним, Евгений вдруг подумал, что навряд ли покойный отец был прав, говоря, что на Павла Петровича можно рассчитывать. Наверное, профессору просто импонировала независимость бывшего есаула, его странная способность как бы проходить сквозь людей и обстоятельства, ни с чем и ни с кем себя не связывая. Ну да Бог ему судья. Каждый сам выбирает себе дорогу в жизни, и не дело соваться с советами и поучениями, когда тебя об этом не просят…

* * *

Экономка успела прибраться после налета – полы вымыты, белье выстирано, поглажено и опять разложено по ящикам комодов, одежда вычищена и развешена по шкафам, бумаги собраны в пачки и сложены на бюро. Вернувшись с поминок, Евгений сел за стол отца и начал просматривать листки незаконченных рукописей, но все было перепутано, а на одной странице отпечатался след грязного башмака.

Вспомнилось, как в дом приехали репортеры и полицейские – вспышки магния, натянутые разговоры, допрос: что видели, кого подозреваете, не угрожали ли вашему отцу? Уже тогда, в тот страшный день, Евгений понял, что для репортеров случившееся в его доме просто очередная сенсация в разделе криминальной хроники, а для полиции – тухлое дело, которым не стоит всерьез заниматься. Кому охота разбираться с делами людей, оставшихся без родины? Лучше действительно все свалить на происки террористов из Чека и, придав убийству некую таинственную политическую окраску, положить его в долгий ящик, посоветовав репортерам не поднимать ненужной волны публикаций в эмигрантских газетах. Ну, был такой профессор Тоболин, ну, убили его, похоронили, и вечная ему память.

Отложив рукописи, Евгений закурил и уставился за окно. По небу ходили тучи, порывистый ветер гнал по мостовой мелкий сор; где-то хлопал плохо прикрытый ставень. Примяв в пепельнице сигару, юноша подошел к камину – надо проверить, цел ли тайник, устроенный отцом для важных бумаг? Отчего-то вдруг стало страшно открывать тайничок, даже ладони вспотели – а ну как там пусто? В последние три дня было не до тайника, к тому же в доме постоянно толклись чужие люди – репортеры, полицейские, коллеги отца по университету.

Сунув руку под каминную полку, Евгений потянул за металлическое кольцо, вмурованное в камень. Тот подался. Положив камень на пол, юноша вынул из образовавшегося отверстия небольшую стальную шкатулку. Она была заперта.

Облегченно выдохнув – если шкатулка заперта, значит, есть вероятность, что ее никто не трогал, – Евгений полез за ключом, спрятанным в гире высоких напольных часов. Отвинтив нижнюю часть блестящего латунного цилиндра, он вынул маленький ключ и, с замиранием сердца, вставил его в замочную скважину шкатулки. Легкий щелчок, и крышка откинулась.

Бумаги на месте! Вытерев выступивший на лбу пот – переволновался, – Евгений уселся за стол и занялся бумагами.

В шкатулке оказались документы банка, где покойный профессор хранил сбережения, и отдельно квитанция и доверенность на имя Евгения, дававшая ему право получить из сейфа коллекцию восточных древностей – профессор предусмотрительно не держал ее дома.

В белом запечатанном конверте лежало нотариально заверенное завещание: отец подробно перечислял принадлежавшие ему вещи и точно указывал, кому что отдать в случае его смерти. Коттедж, деньги, авторские права на опубликованные книги и неопубликованные рукописи, архив и значительная часть раритетов из коллекции переходили к сыну – Евгению. Остальные собранные редкости профессор распорядился безвозмездно передать музеям, колледжу, университету и благотворительному фонду.