— Кто это? — снова спросил Файзулла Ахмедович более громким голосом.

— Сказал, с вами работает. Сапчабашев…

— А-а, — протянул Файзулла Ахмедович. — Небось и цену своим хлопотам определил?

— Ну как вы можете так о хороших людях? Придется только кой-кого отблагодарить…

— Что же он, прохиндей, не пришел в мой кабинет и не сказал мне об этом?

— Сетовал, что вы очень нервный. Просил, чтобы я уговорила и подготовила вас. Говорит, у него есть друзья, которые могут помочь…

— С тех пор, как этот подлец появился в Чарваке, там покою не стало!

— Вы лучше о сыне подумайте. Он в тюрьме! С убийцами, ворами! Рядом с такими он пропадет, наш мальчик!.. — всхлипнула Мархаматхон.

Музаффаров поддернул на коленях брюки и опустился на подстилку. Понимая, что жене и так тяжело, сказал тихо, примиряюще:

— Принеси чаю. Горит внутри…

Мархаматхон вышла, утирая слезы.

Почему он на ней вымещает досаду? Грубит, будто она повинна в поступках Хайруллы. Вместо того чтобы успокоить, облегчить боль, сыплет ей соль на раны. А сам ведь только старается казаться суровым и безучастным к судьбе Хайруллы, которому, узнав про его махинации, сказал на суде: «У меня нету больше сына!..» Сказать-то сказал, а сам бы с радостью пошел вместо него в тюрьму. Да, сын точно нанес отцу ножевую рану… Когда Файзулла Ахмедович увидел за деревянным барьером своего Хайруллу, у него потемнело в глазах и он поспешил сесть, чтобы не упасть.

Хотя Файзулла Ахмедович и сказал, что палец о палец не ударит, чтобы вызволить сына из беды, он с утра до вечера звонил по телефону — препирался с официальными должностными лицами, просил влиятельных знакомых помочь, если возможно. «А в чем, собственно, дело?» — справлялись они. И он, пожилой человек, краснея от стыда, объяснял, что ревизия, произведенная в магазине, где работал сын, установила факт присвоения казенных денег и жульничества с отчетными документами. Мог ли Файзулла Ахмедович предполагать когда-нибудь, что будет так унижен?..

По улице приходится ходить с опущенной головой, стыдно смотреть людям в глаза. Дом Музаффаровых, в котором еще недавно было весело и многолюдно, превратился в прибежище горя.

Когда жене становилось совсем плохо, он пытался успокоить ее, говоря, что все обойдется, что их сына только напугают и отпустят. А сам думал, что наступили, видать, самые черные дни в их жизни…

Вернулась Мархаматхон с двумя пиалушками и чайником, поддерживая его снизу сложенной скатеркой.

— Вы говорили, что поругают и выпустят, не выпустили же! — начала она опять с порога. — Говорили, что следователь — ваш знакомый, хороший человек, что же он не помог? Засадили вашего сына!

— Э-э, жена, хоть чаю дай попить спокойно.

— Сперва хорошим обращением и уловками заставили его признаться и подписаться под бумагами, а потом вон какой срок дали!..

— Уйми-и-и свой язык! — снова вспылил Файзулла Ахмедович.

— А разве я не права? Все ваши друзья отвернулись от нас в трудную минуту. А нашелся добрый человек, хочет оказать помощь, так вы ругаете его… Я Сапчабашева попросила прийти завтра, когда вы будете дома…

— Хотя наш сын в тюрьме, он все равно во сто крат лучше этого типа! — с отвращением крикнул раздраженный Музаффаров.

И Мархаматхон умолкла, заметив, как набухли на шее и на висках мужа вены, как побелели его губы. Она расстелила дастархан и разлила чай.