– Сиди уж, раз раньше не ушел, – с презрительной иронией произнесла Ольга.

Она сама не могла понять, почему вдруг решила сказать милиционеру неправду? Почему стала защищать Глеба? Может быть, ей стало его жалко и в ней с необыкновенной силой проснулось самое выразительное женское чувство – чувство сострадания, стремления защитить более слабого? «Я не пойму себя. Я просто дура!» – думала она.

Мама принесла из кухни валокордин, накапала в рюмку, разбавила минералкой.

– Тебе накапать, Оля? – спросила она.

– Накапай мне лучше водки, – процедила Ольга и сама подошла к бару, вынула начатую бутылку водки – той самой, которой отмечали выздоровление мамы. Она выпила полстакана залпом, даже не поморщившись, заперлась в ванной и сунула голову под кран. «Я не просто предательница, – думала она. – Я бессовестная тварь. Я продажная девка. На мне клейма ставить негде… Как легко я отреклась от Сергея! И не в первый раз уже…»

Она закрутила кран и еще долго сидела, склонив голову над ванной, глядя, как с волос свешиваются тонкие нити воды.

Тихо, воровато поскреблась в дверь мать.

– Олюшка, – заискивающим голосом прошептала она. – Вам с Глебом вместе стелить?

– Что?! – вспылила Ольга и мотнула мокрой гривой. – Мама, очнись! На кухне ему стелить, у мусоропровода!

– Как скажешь, воля твоя…

– Мама, отведи Ксюшу в садик. Я в больницу поеду.

Ольга не стала завтракать, не стала подводить ресницы и красить губы. Лишь причесалась, стоя у зеркала и искоса поглядывая на кухонную дверь. Через щель можно было видеть край полосатого одеяла и повешенный на спинку стула пиджак.

Дождь перестал, промытая трава блестела росой, жизнерадостно чирикали воробьи, на асфальте, как в зеркале, отражались стволы деревьев. То страшное, что случилось вчера вечером, представлялось Ольге дурным сном. Ее сознание отторгало истину, что здесь, в этом тихом и уютном дворе, раздались выстрелы и Сергей, поливая своей кровью асфальт, упал ничком в лужу.

Несмотря на ранний час, на лавочке перед подъездом сидели соседские старушки и о чем-то судачили. Ольга хотела проскочить незамеченной, но дверь подъезда предательски скрипнула, и несколько пар пытливых глаз уставились на Ольгу. Разговор мгновенно оборвался. Старушки пялились на Ольгу при гробовой тишине. И лишь когда она поздоровалась и прошла мимо, ее догнал вопрос:

– Вот страху-то натерпелась, да, милая?

Пришлось остановиться и обернуться. Старушки принялись разглядывать ее подпухшее лицо.

– Сколько слез пролила девонька! – покачивая головой, начала сокрушаться одна из старушек. – Это твой парень был, да?

– Да, мой парень, – ответила Ольга.

– Ну, дай бог, дай бог ему жизни и здоровья!

– А говорят, убийца в нашем подъезде спрятался, – включилась в разговор другая старушка. – Он сначала стрельнул, а потом побежал по лестнице наверх.

– И куда ж он потом делся? – спросила ее подружка в белом платочке в горошек.

– А кто его знает! Может, на крышу выбрался и убег. А может, и сховался где.

– Где ж там сховаешься? Разве что в квартире у кого?

– А-ай! – тонким голоском протянула третья старушка и махнула высохшей сморщенной ладонью. – Слушайте вы больше эту милицию. Ничего они не знают. Знали б, так давно поймали.

– И как только земля этих убийцев носит? – прошамкала беззубым ртом первая старушка.

Подруги мысленно согласились с этим высказыванием, одновременно вздохнули, и каждая погрузилась в свои мысли.