— Не будем изменять традициям наших «суббот», — сказала тетя Зина.

— Пусть это не покажется дерзким, нескромным, но постараемся на время перевоплотиться в далеких и столь близких нам действующих лиц! Но прежде объединим мысленно роман с оперой того же названия… Хотя Пушкин никакого отношения к либретто, разумеется, не имел. Вот вы, Николай Михеевич… — Полковник вскочил, разгладил усы. — Что бы сказали Онегину, если бы были генералом Греминым и застали его на коленях перед своею женой?!

Николай Михеевич к «субботам» готовился. Но он лет пять назад вышел в отставку, на генеральский чин уже не рассчитывал и к тому же не был «в сраженьях изувечен». Жену его звали Варварой Ильиничной. Одним словом, нелегко было Николаю Михеевичу заговорить от имени Гремина.

— «Рад видеть вас!» — сказал бы я Онегину.

— Почему бы вы так сказали? — с бойкостью начинающей учительницы бросила ему следующий вопрос тетя.

— А чтобы не обидеть жену… недоверием, — ответил Николай Михеевич. И сел.

— Вы лучше Гремина! — воскликнула тетя Зина. — Хотя мы не знаем, что именно он сказал Евгению. Но до этого бы он не додумался!

Полковник разгладил усы. Тетин голос был столь доверителен, что мне показалось: еще немного — и она назовет Онегина «Женей».

— Простите, что я хоть на мгновение попросила вас стать генералом прежних времен, который, как вы помните, конечно, при первом появлении изображен автором саркастически: «…всех выше и нос и плечи подымал вошедший с нею генерал».

А с кем… с нею? — с игривой загадочностью спросила тетя у зала.

— С Татьяной! — хором ответили прилежные читатели.

— Я хотела, Николай Михеевич, чтобы вы преподали нам всем урок деликатности. И вы это сделали.

Николай Михеевич уже вполне разгладил свои усы. И не знал, что с ними делать дальше. Он уважал просветительство тети Зины, но, несмотря на свои многочисленные колодки и значки, был по-детски стеснителен (знакомое мне качество!).

К счастью, какая-то пожилая читательница, проявив инициативу, отметила, что роман в стихах «затрагивает и проблемы воспитания»: в доме Лариных Татьяну воспитывали хорошо, а Ольгу нет, и в результате она оказалась виновницей гибели начинающего поэта. Пожилая читательница так и сказала: «Начинающего».

Сразу после этого тетя Зина попросила Любу высказаться от имени Ольги.

Участники «суббот» знали друг друга и Любиного перевоплощения стали ждать, как ждут первого ответа «новенькой» в школьном классе.

— Ольга сама-то от своего собственного имени почти ничего в романе не произносит, — сказала Люба, не смущаясь ожиданием притихшего зала. — Как же я могу говорить за нее? Ну, а Пушкин, всем известно, написал:

За кого еще высказаться?

Лицо у тети вновь сделалось «обожженным». И мне опять стало жаль ее. Но другая тревога перебила первую, оказалась сильнее: «Люба не хочет нравиться тете… Значит, ей все равно! Не придает значения?..»

В трудную минуту устремляются к родным людям — и тетя устремилась ко мне.

— А как бы ты, Митя Санаев, отреагировал на письмо Татьяны, если бы оказался на месте Онегина?

Предложи мне тетя обратиться от имени Ленского к Ольге, в которую только что должна была перевоплотиться Люба Калашникова, я бы нашел слова! А тут я, не желая изменять Любе с Татьяной, ответил:

— Мне трудно представить себя… на месте Онегина.

— Всем трудно переноситься в другую эпоху, — не упрекая, а разъясняя, сказала тетя.