— Элин, я ничего не понимаю.

— Я тоже, — кивнула Элин, — но это так.

— Но что… что ты будешь делать?

— Пока не знаю.

— Но как врачи соглашаются идти на такие операции?

Элин перебила его:

— Если есть деньги, то всегда найдутся люди, готовые пойти на все, что угодно. А деньги у меня есть.

Андерс повернулся и посмотрел в окно. Ветер шелестел в елях.

— Ты думаешь то же самое, что и я? — спросила Элин.

— Не знаю, возможно.

— В конце концов, все пропало.

— Да.

Они поменяли тему и стали вспоминать своих старых друзей. Андерс рассказал о Майе, стараясь не расплакаться и не быть слишком откровенным, удерживаясь на самой грани, и ему это удалось.

Наконец почти стемнело, и Андерс поднялся, сказав, что пойдет домой.

— Я теперь живу здесь неподалеку.

Ему пришлось потрудиться, чтобы завязать шнурки. Элин стояла и смотрела на него, склонив голову:

— Почему ты вернулся?

Андерс закрыл глаза. Почему он вернулся? Он поискал подходящий ответ и в конце концов сказал:

— Я хотел быть рядом с тем местом, которое имеет для меня значение.

Он взялся за ручку двери и, перед тем как выйти на крыльцо, спросил:

— А ты?

— Я просто хотела убраться от любопытных глаз.

Андерс пьяно кивнул. Ну да, все понятно. Он помахал на прощание и закрыл за собой дверь.

Уже совсем стемнело, когда Андерс шел через ельник. Ветер стал сильнее, деревья раскачивались из стороны в сторону, море глухо шумело. Он думал об Элин.

Я еще не закончила. Я буду делать новые операции.

Он засмеялся. Странная она. Тратить свои деньги на то, чтобы с каждым разом становиться еще страшнее, еще уродливей. Зачем? Что движет ею? Непонятно.

Или это было — искупление?

Большой бумажный мешок с продуктами стоял за дверью. Андерс распаковал мешок на кухне. Когда все было готово, он выпил воды, чтобы разбавить алкоголь в крови, потом сел за кухонный стол и стал работать с бусинками.

Кухонные занавески слабо шевелились из — за неплотно закрытого окна. Он зажег плиту, чтобы прогреть комнату. Затем он вернулся к бусинам.

Три голубые и большая белая, как будто это небо и облака.

Теперь они любили друг друга не так часто, как раньше, но зато уж если занимались любовью, то куда более основательно.

В первое лето Симон и Анна — Грета не могли оторваться друг от друга. Из — за Йохана они старались встречаться только по ночам, но иногда страсть охватывала их и днем, и тогда они уходили в сарай на берегу, запирались там, устраивались на куче сетей и любили друг друга.

Теперь все изменилось.

Теперь могли пройти недели, прежде чем они начинали тянуться друг к другу. Они не спали в одной постели, ведь они жили в разных домах, и потому не могли потянуться друг к другу случайно, просто так, перед сном. И Симон, и Анна — Грета рассматривали страсть как некую таинственную загадку.

Таким образом, их любовь никогда не была случайной, спонтанной. Нежные, ласковые прикосновения, улыбки с намеком. Это могло длиться несколько дней, пока они оба не понимали с тихой и непреложной уверенностью, что пришло подходящее время.

И тогда они отправлялись в спальню, всегда в спальню Анны — Греты, потому что там кровать была шире. Они зажигали стеариновую свечку и раздевались. Анна — Грета раздевалась стоя, а Симон садился на край кровати, чтобы снять брюки и носки.

Реже и реже все у них получалось как надо. Анна — Грета ложилась рядом с ним, любимая и желанная, и даже это особенно не помогало. Он целовал ее, ласкал, но все равно все шло не так, как хотелось бы.

Угасающая эрекция была его головной болью в течение уже многих лет, а теперь эта проблема обострилась.